С небом наперегонки
Шрифт:
чужих сердец , чужих смертей - стучат?!.
Нет в горе слез чужих, чужих печалей:
стучат?!.
– стучат?!.
– отец, товарищ, брат...
Стучат?!.
– Не "С0С", не жажда кислорода,
не точки и тире, а души и сердца
вымаливают памяти - не продан
ли прах, литаврами ли узнана слеза?
Стучат?!. - Огромной разрастаясь раной,
стучит Отечество в груди всех стран
(страны ль?) - как странно разделять на страны
невосполнимость горестных утрат...
Вот
на плесе вечности лишь пузыри,
веками нам накопленных, дыханий,
от "а" до "я" утопшей, старины.
Стучат?!.
– Лишь Богу ведома морзянка,
как жабр на брег, под воду скрытых, ртов -
поведай Беринг Стиксу стих озябший
о нежности Онежских берегов...
КОЩУНСТВО ЗНОЯ
Не дланию дарящею бодрит,
а одуряет желчи течью
диск солнца - бел и зол его зенит.
Каленый горизонта венчик,
печати Каиновой окоем,
предел терпенья медью метит -
так может бередить греха клеймом
кощунство лишь хулы посмертной.
С утра уже заря изнурена
сладчайшей жаждой кровной мести,
к полудню жертва уж принесена,
а вечер покаянья песнью
раскаянье раскатит - духота:
на запредельной ноте зыком
оглушит нас проклятья немота
на дне испуга безъязыком.
И долго будет беспредел ночной
раскалывать битьём цикадным
беспомощную скорлупу висков,
и будет память падать камнем.
Не счесть Горыныча гори-голов:
богатырям ли теней сладить
с усладой, колдовством берущей плоть,
с усладой млеть, слабеть пред Ладой.
Растеребив осиный нрав страстей,
языческим быльём ломая
колени целомудрия росе,
калеча девственность прохлады,
куражится кромешным адом зной,
потехе жара не преграда
моленья, сброшенного в сухостой,
предавшегося гладу сада.
Де Садом падает на грудь берез
запретного плода досада -
в угаре ветра столько юных грез
лелеют старческий упадок.
КРЕДО
"Из-за острова на стрежень,
на простор речной волны
Выплывали расписные
Стеньки Разина челны..."
Порфирородней шапки Мономаха
небесный свод главу покрыл,
двуглавого крылатей взмаха
попутный ветер да казацкий пыл.
Что мне цари, империи, султаны
со вздыбленностью их в узде границ
короны и чалмы - намаза и сутаны,
кордона нет казацкой воле - ниц
паду лишь пред упреком побратима,
пред раной друга лишь паду, моля:
предсмертью верных глаз лишь зрима
божественная горечь-благодать.
Спокоен, словно Каспия безветрье,
волшебной Персии греховный сон,
пока не всполошит аулы вестью,
как половодье Волги грозный, стон...
Грядет Урала гнев!
– Вот грянет буря!
Гряда толь гор, толь волн, толь туч растет!
–
Казацких стругов гром вот-вот разбудит
гаремного разврата забытье.
Базарный гам покрыла тишь предгрозья,
лишь кандалы невольников звенят
без отклика монетного, лишь дрожью
коленной множась в душах янычар.
Прищур наживы ужасом округлен,
расширен, испытуя даль, зрачок,
невольниц срам привыкший мерить гурий
бесстыдной похотливой наготой.
Вас истомило ожиданье?
– Ждите!
–
Все ж неожидан будет гнев небес:
терпенье переполнившим избытком
в моей руке Руси пылает месть!
Волны вздымайся ж непреклонность - весел,
на весла налегающей, братвы
прибойный рев - он, слаще хмеля песен,
бурун за буруном сердца ярит.
Когда в пороховом дыму, как в туче,
лавиной сабель молнии растут,
веленья моего единоручье,
в кулак атаки стиснув сотни рук,
неодолимее волны несметной,
неистовей шального табуна
сметает вражьих воплей пекло,
и черт ни одному из нас не брат.
Стена предсмертных стонов ближе, ближе
зубовный скрежет с сабельным роднит,
стенанья с губ и с лезвий слижет
плоть, сталь вобравшая, как эти дни