С небом наперегонки

Пересичанский Юрий Михайлович

вбирает в красноречие преданья

сказитель, гордостью сердца внучат,

как мы тут сталью янычар, пронзая -

и внуку трус тогда, как черт, не брат!

Мне, пьяной вдовьими слезами, сыти

взрезая брюхо, к славе казаков

утешив приунывшие станицы

венками переполненных челнов;

мне, в прах низведшему твердынь гордыни

пасхальным звоном сброшенных цепей,

который поминальным звоном стынет

в пустых сердцах султанов и царей;

пред,

жизни мне вручившими, друзьями

дозволено ли было мне всхотеть

не выкрикнуть проклятье пред врагами,

а девы неземной красу воспеть,

не злато Персии добыть, а персям

княжны ее воздать хвалу?
–

сей тайны изыск, братья, бросьте в песни

крутую набежавшую волну.

А вам же, братья, знать, и жить и верить:

нет звука ненавистней для меня,

чем звон цепей - на злато иль на деву

я, братья, никогда б не променял

казацкой воли заповедь лихую,

свободы сабельную благодать.

Под звон цепей пируя и ликуя,

кто б ни хмелел, наш царь иль их султан,

венца ль царя, чалмы ль султана злато

неволит отблесками кандалов,

мне все равно - с цепями ждущий брата

мне басурман и супостат!
– Таков

царю урок казацкий православья,

и сабельный закон в моей руке!

А то, что у царя поболе сабель -

так вот потомкам, словно сабля, мой завет:

нудней, чем от атаки до атаки,

нет прозябанья - что же, что длинней,

чем мой бросок от Яика до плахи,

змеятся будни жертв и палачей;

покорно дотащившему до одра

мытарств и унижении воз

желанна смерть спасеньем от невзгоды,

с рожденья опаляющей стыдом;

мне ж и пред плахой все милей, желанней

та жизнь, которой буду воспалять

казацкое бесстрашье пред врагами

и ненависть казацкую к цепям.

И СНОВА ОСЕНЬ?

Какая огромная осень

Ложится ничком на восток,

Скрипят жернова и колеса,

Журчит то ли Стикс, то ли сток.

И падает тень, как страница, -

Прочитан уже эпилог, -

Увы, не Париж, и не Ницца,

А так, захолустье, предлог

К слиянью души с горизонтом,

К увечью сердец и надежд,

К исканью приюта под зонтом

В предчувствии зимних одежд.

Какая промозглая слякоть,

И воет то ль ветер, то ль выпь.

Уменье дождя тихо плакать.

Желанье истошно

завыть.

А впрочем, ведь изыск прогресса

Дополз наконец и сюда:

Разменной монетою секса

Оплатят вам все без стыда;

И тут у распивочной шлюха

Подносит к опухшим губам,

Как вестерна кинокраюху,

Лихой самогона стакан.

Какая огромная осень

Ложится плашмя на восток -

Надеюсь расплющит не очень

Меня этой пытки пластом.

ДИСТОНИЯ

Пьянящий, вспять распятью, времени поток

к истокам гекатомбы, дыму жертв подобно,

клубящий изнывающую века плоть -

победа страсти хлещет гордости апломбом.

Фонтан забвенья, вожделенья фейерверк,

и на зубах реклам ионного самума

веселый хруст - какой там, к черту, смертный грех:

любовь - лишь похоти да денег сумма.

Везде лишь брутто меднозвонное монет

да нетто оброненных в спешке поцелуев,

а золота любви в итоге нет, как нет -

все ямбы, рифмы да хореи сею всуе.

Не прыгнешь выше лба? Ах да, причем тут лоб -

ведь ниже пояса все века вдохновенья...

Все ритмы сердца да пера лишь подогнать

под "девяносто, шестьдесят на девяносто"...

НА ЗВЕЗДНОМ

ПЕРЕВАЛЕ ПОЛУНОЧИ

1.

Свежеоболган - не трогать

высохнут слезы пока:

слезы ведь тоже - отроги,

выси их тоже - века!

Ночи колодец глубокий,

да и тоска не мелка.

Болью недремного ока

бродит луна в облаках.

Все не рябиновой кистью,

а ноября кистенем

полночь осенняя виснет,

тиснет бессонницы сонм.

Выспренность звезд подвенечных

гибельно манит меня -

бабочка так ли беспечно

слепнет во гневе огня.

2.

Мощам забытого святого

подобен звездопад в ночи: