С ними по-хорошему нельзя
Шрифт:
– Герти... Герти...
– тихо взывал он.
Диллон поставил коробку на кучку разномастных обломков и подошел к продолжающему стонать ОТРурки.
– Герти... Герти...
Герти не двигалась. Диллон подумал, что Ларри досталось изрядно и что он вряд ли выживет.
– Мужайся, старина, - сказал Диллон, - тебе осталось недолго.
– Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя...
– Ну ладно, старина, не дури. Хочешь, я прочту молитву для умирающих?
– Почему она не подходит?
Диллон приподнял ему голову, и Ларри, приоткрыв глаза, увидел по-прежнему обнаженную и по-прежнему красивую Герти. Он улыбнулся ей. Она строго на него посмотрела.
– Я люблю тебя, Герти. Подойди.
Она даже не шелохнулась.
– Подойдите же к нему, - сказал ей Мэт.
– В таком состоянии он не причинит вам вреда.
– Вы принесли мое платье?
– спросила она.
– Да. Сделайте то, о чем он просит.
Она сделала, не скрывая враждебности. Когда она оказалась рядом с ним, Ларри оглядел долгим, полным эстетического восхищения взглядом точеные бедра, изгиб талии и округлость грудей. Затем грустно покачал головой и закрыл глаза. Чуть пошевелился. С трудом засунул руку в штаны. Потом вытащил ее, что-то сжимающую и окровавленную. Глядя на Герти, протянул ей руку и разжал кулак. Герти наклонилась, чтобы рассмотреть.
– Герти, это предназначалось для тебя, - прошептал он.
– Герти, это предназначалось для тебя.
Он опустил голову, и глаза его на этот раз окончательно закрылись. Рука упала, сжимаемый кусочек плоти выкатился на паркет. Ларри ОТРурки был мертв. Диллон поправил ему голову, встал и перекрестился, хотя, как и любой истинный католик, явно тяготел к атеизму.
Носком туфельки, небрежно-небрежно, Герти принялась подталкивать окровавленный ошметок человеческого тела, пока тот не исчез в паркетном проломе.
– Жалкая безделушка, - прошептала она.
Затем повернулась к куче обломков и схватила коробку.
– Это мое платье?
– спросила она у Мэта.
– Requiescat in pace, - пробормотал Диллон.
– Между нами говоря, он, должно быть, умер в момент совершения смертного греха.
Диллон сел на сломанный стул и принялся задумчиво скручивать сигарету. Он внимательно разглядывал Герти.
– Видите ли, - сказал он наконец, - я понял, что с корсетами покончено, но это не значит, что когда-нибудь они не войдут снова в моду в том или ином виде.
– Вы меня смешите, - сказала Герти.
– Разумеется, вы очень красивы и в этом эластичном поясе. Который вас совсем не стесняет. Но...
– Согласитесь, в этом есть что-то строгое, спортивное, классическое, разумное...
– Да уж, разумное, разумное. Чтобы раздеть женщину, одного разумного недостаточно. Видите ли...
– Диллон запнулся.
– Вы позволите называть вас Гертрудой?
– Ой-ой-ой, - заойкал присохший к пулемету Кэллехер, который не упустил из разговора ни одного слова, - какая обходительность.
–
– Какое отношение это имеет ко мне?
– Я очень хорошо представляю себе статью в парижской газете того времени, что-нибудь в духе: "Давно забытый корсет - сенсационное появление в начале этого сезона. Придает новую форму женскому телу. Корсет - это оживающая скульптура. Повеления моды еще более категоричны, чем требования высшей философии".
– Теперь его занесло в провидцы, - сказал Кэллехер, который внимательно наблюдал за действиями экипажа "Яростного".
– Перед смертью это бывает.
– А еще, - продолжал Диллон, - "лифы из розового нейлона, укрепленные китовым усом. Пышные груди отдыхают в своих тюлевых колыбельках". А еще корсет "из эластичного трикотажа, спускающийся до бедер. В верхней части используется другая, более плотная материя, что позволяет выгодно подчеркнуть формы и заузить талию". Статья закончится воскрешением в памяти исчезнувшего после 1916 года корсета, этого великого режиссера-постановщика нового женского силуэта: "выдающиеся груди, декоративно-осиная талия и парижский задник".
– Браво, - сказал Кэллехер, - ты несешь выдающуюся чушь.
– Я предпочитаю свою собственную моду, потому что она современна, сказала Герти.
– Она имеет откровенно мужские тенденции. Зауженные бедра, сглаженные груди, квадратные плечи.
– Мне кажется, они собираются высаживаться, - сказал Кэллехер.
– Они, наверное, думают, что мы все погибли. Я сейчас выпущу по ним очередь, а они нам подкинут еще парочку снарядов.
– А это кто такой? Я его не знаю, - сказала Герти, как бы открывая для себя существование Кэллехера.
– А остальные погибли?
– Начиная с Кэффри, - хладнокровно ответил Диллон.
– Черт возьми!
– заорал Кэллехер.
– Черт побери этот сраный механизм! Пулемет заело. А эти ублюдки приближаются.
Он засуетился вокруг своего пулемета.
– Ничего не могу сделать. Не могу понять, в чем дело.
Он повернулся к своим товарищам по выживанию и увидел Герти. Из ее разговора с Диллоном он не понял ничего, как не понял, при чем здесь платье. Но англичанку оглядел с интересом и даже подошел поближе.
– Мне пора надевать платье, - мягко произнесла она.
Она поставила коробку на пол. Диллон перерезал бечевку. Она открыла коробку. Диллон развернул папиросную бумагу. Она посмотрела внутрь.
– Мое подвенечное платье!
– воскликнула она.
И добавила, обращаясь к Диллону:
– Как это любезно с вашей стороны.
Диллон помог ей надеть платье.
Кэллехер стоял по-прежнему рядом с ними.
– Пошевеливайтесь. Сейчас спустимся в подвал, постреляем им по ногам, а потом героически подохнем. Живыми они нас не возьмут.