С отцами вместе
Шрифт:
Пассажир заворочался, отвернул воротник, прокричал:
— Скоро приедем, кондуктор?
Он! Его лицо! Большие белые глаза нельзя забыть…
— Скоро!..
Лихорадочно мелькали мысли: «Что же делать? Как не упустить зверя?.. Не спускать с него глаз. В Куренге длительная стоянка — много отцепки и прицепки. Пока идут маневры, можно успеть связаться с Прейсом».
Поезд остановился. Пассажир поблагодарил, спрыгнул с тормоза и пошел немного прихрамывая: отсидел ногу. Других составов на разъезде нет. Тимофею Ефимовичу видно, что кооператор идет к маленькому желто-красному служебному помещению. Вот остановился около стрелочника.
Все постройки первой улицы стояли близко от реки, их хорошо было видно. Пассажир дошел до колодца, повернул к домику с палисадником, скрылся за калиткой. Тимофей Ефимович подождал минут двадцать и вернулся на разъезд, по фонопору связался со станцией.
На дворе смеркалось.
В партийный комитет они шли в конце дня прямо из депо, усталые и голодные, с чумазыми лицами, грязными руками. Федя подтрунивал над Мокиным:
— Помнишь, Митяй, как нас в Осиновке кирпичами угощали? Хочешь еще попробовать?.. Сыпь туда с докладом о текущем моменте… Кулацкого хлебушка отведаешь и Анну увидишь. Два горошка на одну ложку!
Мите было не до смеху: кочегар мечтал о печеной картошке и горячем чае. А что касается Анны Васильевны, то он когда-нибудь всерьез потолкует с Федькой, пусть тот не болтает попусту…
В парткоме ребята забыли и про еду, и про усталость, и про все, о чем говорили дорогой. Блохин долго объяснял им, что телеграфиста Уварова напрасно исключили из комсомола. Митя сопел и не знал, куда девать руки, он то держал их на коленях, то складывал на груди, то клал на спинку стула, то засовывал в карман. Федя разглядывал потолок и стены…
— Понятно? — спросил секретарь парткома.
Митя кивнул, а Федя отделался шуткой:
— Понятно больше половины!
— Это немало! — улыбнулся Блохин. — Будете учиться — все поймете. Вот Дэ-вэ-эр с фронтами поправится и рабфаки откроет. В Совроссии уже есть.
— Мне бы туда! — мечтательно произнес Федя. — Падкий я на учение!
Блохин склонился к Мокину.
— А ты бы учился?
— Ему нельзя! — забалагурил Федя. — Его в одной деревне зазноба ждет.
— Перестань ты! — окрысился Мокин.
— Учиться и дома можно! — примирительно сказал Блохин, доставая из ящика стола небольшую брошюру. Сегодня он выпросил ее в вагон-клубе воинского эшелона. Это был текст речи Ленина на третьем съезде комсомола. — Тут сказано, чему учиться и как учиться…
Зашуршали страницы. Блохин нашел кем-то подчеркнутые строки и прочитал:
«…То поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество…»
Блохин вышел из-за стола, обнял сидящих рядом парней за плечи, пощекотал им щеки седеющей бородкой.
— Завидую вам!.. Про вас сказано!.. А мне не дожить!
— Нам скоро двадцать! —
— В эти годы я в тюрьме сидел!
Припадая на одну ногу, секретарь парткома молча ходил по комнате. Что он вспомнил? Одиночную камеру, кандальный звон, погоню жандармов? Ребята знали, что нога у Блохина прострелена конвойными при попытке к бегству.
Комсомольцы ушли из парткома с брошюрой «Задачи союзов молодежи». С Блохиным условились так: после прочтения заглянуть к нему для беседы, а потом провести занятие в ячейке. Чтение и объяснение брошюры Блохин советовал поручить, как он шутя выразился, философу Уварову…
Домой Мокин торопился по Набережной. На лестнице ему встретилось несколько подростков, шумно о чем-то разговаривающих. Впереди шествовал Васюрка. Он и остановил Мокина.
— Эту ватагу я к тебе в ячейку вел. Все хотят в комсомол… Вот Кузя Зыков, вот Пронька Хохряков, вот Ленька Индеец!..
— Не Индеец, а сын смазчика, Алексей Сергеевич Карасев! — поправил Ленька.
Парнишки присмирели, ожидая приговора.
— Сколько вам лет? — всех сразу спросил Мокин.
Боясь сказать, что нет полных пятнадцати, Ленька ответил:
— Почти пятнадцать!
— Да ну? — почему-то обрадовался Мокин.
К удивлению подростков, он извлек из кармана брошюру.
— Сочинения Ленина читаете, братва?
— Нет, в нашем классе еще не проходили! — чистосердечно признался Кузя.
Мокин дал всем посмотреть обложку брошюры.
— Что говорит нам вождь мирового пролетариата? Кому сейчас пятнадцать лет, тот будет жить при коммунизме… У вас возраст подходящий! Приходите в ячейку, будем все учиться!
Он по-военному откозырнул и загремел ботинками по ступенькам.
— Ур-ра! — крикнул Кузя.
— Погоди ты! — замахнулся на него Пронька. — Мокин говорит, что нам жить при коммунизме. Это, значит, как?
— В тыщу раз лучше, чем теперь! — авторитетно сказал Васюрка.
Прейс приехал на маневровом паровозе через час, когда уже совсем стемнело и на небе зажглись первые звезды. Тимофей Ефимович сказал чекисту, где укрылся кооператор, напомнил его приметы и заторопился к своему поезду…
Ночью в домик с палисадником кроме Прейса пошли машинист маневрового паровоза Храпчук и председатель сельревкома. Двери открыл мужчина маленького роста, с круглой, как арбуз, головой, покрытой редкими волосами. Перед собой он держал свечу, и Прейс сразу увидел золотой крестик, висевший на толстой шее. Хозяин засуетился, пнул самоварную трубу, схватил низенький табурет с обугленной посредине дощечкой, поставил его в узком проходе между большой русской печкой и стеной, сел и уперся руками в колени.
— Ищите, люди добрые, у нас чужих нет!
— А кто тебе сказал, что мы кого-то ищем? — Прейс поставил на лавку фонарь. — Мы пришли просить подводу.
Мужик перекрестился.
— Конь у меня заморенный… Да ить вчера только подводу ревком наряжал. Поимейте жалость!
— Ну, что же, — сказал Прейс, оглядывая давно небеленную кухню, — если подводы нет, то придется поискать кого-нибудь, раз сам хозяин просит!
— Ей-богу, никого нет! — Мужик опять перекрестился.
Храпчук с винтовкой остался у порога, а Прейс и председатель ревкома вошли в горницу. Передний угол был заставлен иконами, а подоконники цветами. На широкой деревянной кровати плакала хозяйка. В другой комнате беспечно спали на полу ребятишки.