С открытым забралом
Шрифт:
— Зачем погибать? — шутливо спросил он, сузив глаза. — В Сенгилее мы забрали все народное имущество, чтобы белым не досталось. И вот с этим громадным обозом, с детьми и женщинами пришлось тащиться сто пятьдесят верст... Не будь обоза — быстрее дошли бы.
Он, как всегда, был весел и с виду совсем неусталый, вроде бы беззаботный.
Куйбышев с новым интересом разглядывал его, такого, казалось бы, знакомого, а на самом деле совсем незнакомого. Что было известно о нем? Родился где-то в Персии, кажется в Тавризе. Отец учительствовал. Гай — это так, для краткости и удобства. Настоящее имя —
— Вашу группу будем отныне называть Симбирской Железной дивизией, — сказал Тухачевский.
Этой дивизии суждено было освободить Симбирск.
Выздоравливающий после ранения Ильич прислал красноармейцам Железной телеграмму: «Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы». В боях за Симбирск отличился также интернациональный полк, в котором было много чехов, словаков и венгров. Командовал им чех поручик Славояр Частек.
Принесли записку от Александра Масленникова и Вавилова: они на свободе! Вернее, с помощью Паспарне вырвались из омской тюрьмы и сейчас ведут работу в сибирском подполье.
Еще более радостным событием стала совсем неожиданная телеграмма из Кунгура. На имя Куйбышева, Галактионова, Тронина и Шверника, который был комиссаром во 2-м Симбирском полку. Телеграмма от Василия Блюхера.
Кунгур... Где это? Где-то возле Перми. Как очутился там Блюхер, посланный Куйбышевым организовывать партизанские отряды на Южном Урале?..
Потом гудели все газеты, называя рабочие и казацкие отряды Блюхера цветом Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Тысячу шестьсот километров прошли они с юга на север вдоль Уральского хребта по тайге и болотам. Отряды выросли в десятитысячную партизанскую армию, которая сметала на своем пути хорошо оснащенные белогвардейские части, уничтожала, гнала их. В районе Кунтура блюхеровцы — так их теперь называли — прорвали фронт и соединились с регулярными частями Красной Армии. За этот невиданный поход Блюхер был награжден первым в Республике Советов орденом Красного Знамени.
Куйбышев испытывал гордость: наш, самарский!.. И в то же время печаль с новой силой завладела им: Самара до сих пор в руках каких-то ничтожных галкиных, фортунатовых, климушкиных, брушвитов. Галкин присвоил себе генеральское звание, разгуливает свободно по Самаре, вешает и расстреливает рабочих.
Самара превратилась в столицу контрреволюции, сюда стекаются со всех сторон белогвардейцы. У Комуча шесть тысяч белогвардейских офицеров. Объявлена поголовная мобилизация в так называемую «народную армию», вся территория Комуча превращена в военный лагерь. Климушкин, выступая перед солдатами, цитирует слова Макиавелли: «Справедлива та война, которая неизбежна, и праведна та битва, которая является последней надеждой» — и призывает уничтожать тех, кто уклоняется от мобилизации.
Эх, ударить бы по всей этой эсеровско-белогвардейской сволочи! Бросить
— Не одолеем, — сказал Тухачевский. — Первая армия измотана, ей нужно собраться с силами. У Каппеля, Галкина и Гайды свеженькие части. Помните, как на нашу Курскую бригаду налетел аэроплан белых?
Куйбьншев помнил: после нескольких разрывов шрапнели над эшелоном бойцы Курской бригады бросились бежать куда глаза глядят. Неграмотных крестьян испугал сам вид летающего над головами аэроплана. Куйбышев бросился навстречу бегущим паникерам:
— Назад! Стрелять буду...
Он стоял грозный, с развевающимися от ветра волосами, с налитыми кровью глазами, размахивал маузером. Белые жарили по нему из пулемета, аэроплан осыпал шрапнельными гранатами. Но он не двигался с места, левой рукой ловил бегущих, отшвыривая их назад.
Вид его был настолько страшен, что паникеры остановились, стали пятиться назад.
— К сожалению, Первая армия к взятию Самары не готова, — сказал Тухачевский. И Куйбышев знал это. — Вашу Самару будут брать части трех армий: Первой, Пятой и Особой, или Четвертой, — продолжал Тухачевский. — Так вот, Валериан Владимирович. Эту Четвертую армию еще нужно создать! И создавать будете ее вы!
— Я?
— Да. Есть приказ о назначении вас политкомиссаром и членом Реввоенсовета Четвертой армии. Штаб ее находится в Покровске...
Куйбышев вернулся в свой вагон и увидел здесь Толстого.
— Я к вам, Валериан Владимирович...
Толстой был бледен, с перекошенным от боли лицом.
— Что случилось, Михаил Николаевич?
Толстой уронил голову на стол и разрыдался.
Это было настолько неожиданно — видеть такого сильного взрослого человека плачущим, что Валериан Владимирович растерялся.
Но вот Толстой поднял голову, вытер руками глаза, сказал глухо:
— Моих родителей зверски замучили, убили...
— Кто?!
— Вот я и хотел бы узнать кто. Позвольте поехать похоронить мать и отца...
Лишь на мгновение Валериан Владимирович задумался: Толстому придется ехать в имение родителей, которое то ли в руках красных, то ли у белых...
— Поезжайте...
И Толстой уехал.
А Куйбышев отправился в Покровск. Вернется или не вернется Толстой? Говорят, его родителей убили крестьяне. Самосуд. Зачем? Бессмысленное убийство двух дряхлых стариков. Это дело должны расследовать. Поймет ли Толстой, что убили не трудовые крестьяне, а бандиты, которых сейчас развелось тьма-тьмущая. А возможно, Толстому отомстили белые за переход в Красную Армию.
...Степной одноэтажный городок Покровск. Один бок его омывает Волга, другой — поджаривает жгучее степное солнце. Пыль, зной, чахлые кусты желтой акации. Весной случаются наводнения, и тогда по улицам плавают на лодках. Полынная степь начинается прямо от полотна железной дороги, где стоит салон-вагон. Город населяют русские, украинцы, татары и немцы-колонисты. Немцы здесь чувствуют себя хозяевами. Это зажиточные хозяева, имеющие в степи большие хутора, гурты баранов и табуны лошадей. Они резко настроены против Советской власти, прячут хлеб, отказываются служить в Красной Армии. Бог ты мой, велика Россия и каких чудес в ней только нет!..