С открытым забралом
Шрифт:
Шуршал, свистел летучий песок, завивался в воронки, поднимался столбами до неба, залеплял глаза, хрустел на зубах. Он был повсюду, песок.
Колонна многотысячного отряда растянулась на десятки верст, петляла, огибая сыпучие холмы с острыми гранями. Языки подвижного песка сползали по склонам барханов, обрушивались на людей, лошадей и верблюдов. Верблюды ревели, не хотели идти. Это были одногорбые бухарские верблюды, голенькие, словно ощипанные цыплята. Они мерзли, ноги у них стерлись, кровоточили.
Барханные массивы уходили во все стороны, заполняли собой горизонт, и когда разведчики поднимались на вершину такого массива, то они не видели впереди ничего, кроме все тех же серых барханов и сноповидных кустов эркек-селина.
Зябли
Отряд еле двигался по окутанной красноватой мглой пустыне. Солнце скрылось в пылевой завесе, и трудно было ориентироваться. Ползла и ползла перед глазами песчаная поземка, нагоняя сонную одурь.
Где она, треклятая станция Айдин, куда нужно выйти в самые короткие сроки?
Там, в только что отбитом у противника Казанджике, все представлялось проще. Расстояние до станции Айдин казалось ничтожным. Сделать решительный бросок, стоверстный обходной маневр... Зайти в тыл белым... Оторваться от железной дороги, которая контролируется противником, идти через пустыню... Обогнув хребет Малый Балхан, внезапно напасть на штаб белых в Айдине... Все просто, предельно просто. Использовать внезапность. Застать врасплох. Генерал Литвинов ни за что не поверит, что красные отважатся повести свой отряд через безводную зимнюю пустыню. Это означало бы верную гибель. Литвинов был опытный вояка и хорошо знал, что пустыня — самый неблагоприятный и самый страшный театр военных действий. В этом в свое время убедился царь Камбиз, погубивший свои войска в Ливийской пустыне.
О, пустыня! Сколько сложено о ней жутких легенд. Пустыня — символ смерти. Она заткана прекрасными дразнящими миражами, населена мертвыми городами. Она жестоко мстит за легкомыслие. Здесь повсюду лежат кости павших животных, песок то засыпает их, то вновь обнажает. Пустыня также символ вечности. Нет, такой пустыни с безбрежными такырами, светящимися солончаками, с движущимися барханами, закидывающими свои гривы по воле ветра то направо, то налево, Куйбышев еще не видал. Когда едешь по ней или стоишь молча, то приходят мысли о чем-то вечном и неизменном, мерещатся тени далекого прошлого, всех тех племен и народов, которые в свое время прошли здесь и сгинули. И как по-современному звучат горделивые слова древнего оратора Эсхина о бегстве Дария и взятии Александром Македонским Экбатаны: «Мы прожили необычную человеческую жизнь: история наших дней покажется сказкою грядущим поколениям. Персидский царь, который прорыл Афон и проложил путь через Геллеспонт, который требовал от эллинов земли и воды и осмеливался называть себя в своих письмах владыкою всех людей от восхода до заката, — он борется теперь уже не за владычество над другими, а за собственную жизнь...»
Были греко-персидские войны, были галльские войны, пунические, коринфские и беотийские — всех не упомнишь. Но таких еще не было, не было...
Замысел Куйбышева был чересчур уж смелым. Кое-кто его уговаривал не рисковать, отложить невероятный с тактической точки зрения поход хотя бы дней на десять: красноармейцы и без того измотаны боями за Казанджик, совершили маневр глубиной свыше ста пятидесяти верст, нужен отдых. Есть же предел человеческим возможностям! Не исключена возможность нападения англо-индийских войск, которые поспешно отошли от Казанджика. Поход через Каракумы — шаг ответственный, на одном энтузиазме тут не выедешь — требуется специальная подготовка. Следует подыскать опытных проводников. Как везти по песку пушки? Что делать с обозом, если он безнадежно застрянет в песках? Станция Айдин сильно укреплена противником, у генерала Литвинова два бронепоезда, ему беспрестанно подвозят из-за Каспия снаряды и продовольствие.
Он выслушал все эти доводы и даже согласился с ними. Правда, не без иронии.
— Очень убеждает. Значит, Красноводск мы брать не будем из-за того, что вы считаете эти сто верст по Каракумам непроходимыми?
— Ну
— А как же? Разве есть другой план освобождения Закаспия? Нет значит нет. Хотите сидеть до тепла? Я так считаю: противник потерпел под Казанджиком крупное поражение и в панике бежит на запад. Наша задача: не дать ему прийти в себя. Ввиду первостепенной важности закаспийского направления предлагаю концентрировать все свое внимание на этом фронте даже в ущерб другим. Удача на этом фронте искупит все лишения! Вот и командующий Закаспийской армейской группой товарищ Тимошков со мной согласен. Так я говорю, Сергей Прокофьевич?
Двадцатичетырехлетний командующий Закаспийской армейской группой Тимошков солидно пробасил:
— Другого выхода нет, Валериан Владимирович прав. Как вы знаете, член Реввоенсовета Паскуцкий тоже за этот план. По сути, мы повторим Казанджикскую операцию. И начштаба Ефимов — «за». Корм для лошадей и верблюдов придется везти с собой. Нужно установить жесткие нормы — только и всего. Скажем, возьмем запасов на четыре дня. Авось проскочим!
— А если не проскочим? Вдруг поднимется буря? Завяжется встречный бой? Или нас обнаружат и окружат?
— Все может быть. Идти надо. Пока железо кипит, надо варить...
Они все, весь штаб Закаспийского фронта, занялись подготовкой этой опасной экспедиции. Снабжение Валериан Владимирович взял на себя. Туркмены дали ему в кредит свыше двух тысяч верблюдов.
«Наконец все было разработано, отряд скомплектован, и однажды на рассвете мы двинулись в глубину пустыни... В нашем отряде, вышедшем в тыл противнику, было четыре тысячи лошадей. У нас были все виды оружия: две батареи артиллерии, конница, пехота, огромный обоз. Мы шли четверо суток, шли день и ночь, так как судьба операции заключалась в ее быстроте. Если бы противник как-нибудь обнаружил нас, то гибель всех нас была бы неизбежна...
Как и в прежних планах Куйбышева на других фронтах, неудача исключалась: на обратный путь просто не было ни воды, ни еды, ни фуража. Случись что-нибудь непредвиденное — им останется одно: бесславно погибнуть. Они должны победить... На авось шли войска великих полководцев в глубокой древности...
Группа, которую сейчас вел Куйбышев, насчитывала свыше трех тысяч штыков, почти девятьсот сабель и была пестрой по национальному составу: преобладали русские и украинцы, но много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов, туркмен, татар, латышей, белорусов, поляков и венгров. Все они верили в необходимость этого трудного похода, никто не жаловался. Стойко переносили жажду. Весь этот разноликий отряд как бы слился в одно целое, его спаяла твердая воля их командира, который ободрял шутками, добрым советом. Его уважали за храбрость и дерзость ума. За то, что он не знает усталости. За его страстное желание очистить Советский Туркестан от белой армии. Он ел из одного с ними котелка, первым хватал винтовку и бросался в атаку, будто рядовой красноармеец. И хотя по уставу его поступки трудно было оправдать, но они поднимали дух у бойцов, снимали страх и усталость.
Он был прекрасен на своем скакуне Воронке, в кожанке и кожаной фуражке со звездой, в кожаных галифе — будто рыцарь в черных стальных доспехах.
А как задушевно пел Куйбышев русские народные песни у вечернего костра в Казанджике! Можно было слушать без конца.
Ах, как по мосту-мосту, по калиновому, Уж как шел-прошел детинка, голубой на нем кафтан, Полы машутся, раздуваются, Миткалинная рубашечка белеется. А на шейке-то платок — словно аленький цветок, А в кармане-то другой — итальянский, голубой, Ему сшила-подарила красна девица-душа. Красна девица-душа, Авдотьюшка хороша!..