С пером и автоматом
Шрифт:
НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ
Кто говорит о песнях недопетых? Мы жизнь свою, как песню пронесли… Пусть нам теперь завидуют поэты: Мы все сложили в жизни, что могли.
Вступление
Как-то месяца через два после взятия нашими войсками Берлина я просматривал центральные газеты. В одной из них прочел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза советским солдатам и офицерам. Среди награжденных была
С тех пор прошло много лет.
Память о фронтовом друге не давала мне покоя. И вот однажды произошло событие, которое снова всколыхнуло воспоминания о Чапичеве и заставило написать о нем очерк.
В начале 1962 года группа военных писателей-москвичей совершала поездку по Закавказским республикам. Мы побывали в Баку, Ереване, Тбилиси… Для меня эта поездка представляла особый интерес. Я впервые получил возможность по-настоящему познакомиться с жизнью наших Закавказских республик. Памятной была встреча в Тбилиси с писателем Эммануилом Фейгиным. В разговоре о творческих планах он сообщил мне, что пишет книгу о друге детства — Якове Чапичеве.
— Уж не о том ли Чапичеве, который писал стихи и воевал на Волховском фронте? — живо поинтересовался я.
— Стихи он, верно, писал, а вот военную биографию его я знаю плохо, — признался Фейгин.
Мы долго сидели вдвоем и говорили о нашем общем друге. Фейгин вспомнил юношеские годы. Оказалось, что он знал Чапичева, когда тот еще работал «мальчиком» в частной парикмахерской, потом кочегаром-шлакочистом. Позже Фейгин занимался с этим остроумным комсомольцем-синеблузннком в одном литературном кружке. Друзья часто спорили, критиковали друг друга.
— Потом мы разъехались в разные места, — рассказывал Фейгин, — и встретились уже повзрослевшими. Позже мы служили в одной дивизии. И все же написать книгу о Чапичеве я долго не решался. Боялся, не одолею, не хватит материала, да и адреса его родных я растерял. Не знаю, где сейчас его жена, дочь, сестры, братья…
Тут Фейгин стал расспрашивать меня, уточнять детали, даты, пункты и места фронтовой службы Чапичева.
В заключение нашей беседы Фейгин прочитал мне несколько отрывков из новой книги о Чапичеве, над которой он тогда работал.
В 1964 году, когда книга под названием «Здравствуй, Чапичев!» увидела свет, автор на первых ее страницах писал:
«…Я слишком мало знал о боевых делах Якова в годы войны. Были мы на разных участках фронта, далеко друг от друга, встречались лишь дважды, да и встречи эти были очень кратковременными. Что касается фронтовых товарищей Якова, то почти ни с кем из них я не был знаком.
Все же я начал работать над повестью, и мне посчастливилось. Когда повесть в основном была уже написана, я прочитал некоторые ее главы человеку, которого солдатская служба свела с Чапичевым в первые, самые тяжелые месяцы войны. Имя его — Семен Михайлович Борзунов. Он полковник, военный журналист, живет и работает в Москве, а в грозном сорок первом году был корреспондентом армейской газеты
Нет нужды говорить, как я обрадовался встрече с фронтовым товарищем героя повести. Ведь Волховский фронт был одной из самых малоизвестных мне страниц биографии Чапичева. Встреча с полковником в какой-то мере помогла восполнить этот пробел. Его воспоминания о Чапичеве послужили мне материалом для новой главы повести. Я назвал эту главу «Революцией призванный…»
Я с интересом прочел книгу Фейгина. Многое из того, что там было написано, мне было известно из рассказа самого Чапичева. А многого (это в первую очередь касалось боевой деятельности Чапичева) в книге не было. А между тем эта деятельность представляет немалый интерес в биографии Чапичева.
Повесть разбудила во мне воспоминания о боевом друге, а записная книжка фронтовых лет помогла восстановить забытое и послужила толчком к написанию художественно-документального очерка о боевых подвигах Чапичева.
Не ради славы
Корреспондент армейской газеты Сергей Деревянкин спешил попасть к танкистам. Батальон держал оборону перед мостом. Дорога выдалась трудная — в выбоинах, развороченная авиационными бомбами, с валяющимися по кюветам сожженными автомашинами и подводами. Напрасно политрук торопил шофера полуторки: как он ни спешил, а приехал к концу боя. Танкисты отбили очередную атаку фашистов.
В другое время на высокого и худощавого журналиста обязательно обратили бы внимание, но сейчас до него не было никому дела. Меховая шапка с опущенными ушами, очки в роговой оправе и кургузый не по росту полушубок делали его похожим на сугубо гражданского человека.
Несколько солдат стояли за деревьями на опушке леса и с горьким участием следили за подбитым танком. Танк шел медленно, оставляя за собой глубокую борозду взрыхленного снега. Ствол его пушки все еще был наведен в ту сторону, где грохотали разрывы снарядов и над заснеженным полем вздымались черные смерчи огня и дыма. В промежутках между выстрелами солдаты слышали, как лязгали траки поврежденной левой гусеницы.
Вот танк, наконец, резко затормозил, словно боясь наткнуться на что-то, и, круто развернувшись на месте, остановился. Корпус его качнулся сначала вперед, потом назад и замер. Капельки воды от растаявшего снега стекали по раскаленной броне, испарялись, и танк весь будто курился. Он был черный, облепленный комьями земли, впереди зияла рваная рана, на боках вмятины. Огонь и осколки почти полностью уничтожили краску на его корпусе. От непрерывной стрельбы осыпалась краска и на пушке. В задней части тридцатьчетверки виднелась еще одна пробоина.
Откинулся верхний люк. Танкист, вылезший из танка, был небольшого роста и совсем юный, но лицо его, почерневшее от копоти, еще возбужденное боем, говорило том, что он уже многое испытал в жизни.
— Подбили, гады… Ну, ничего, родная, залечим, — говорил он, обходя и осматривая машину.
К танку подошли наблюдавшие за боем солдаты.
— Значит, отвоевался, — сказал один из них, обращаясь к танку, словно к живому существу.
— Как бы не так! — возразил танкист. — Мы еще на нем повоюем. Пушка и мотор живы — значит, и танк будет жить.