С пером и автоматом
Шрифт:
— Чья это машина? — подойдя ближе к собравшимся, спросил корреспондент.
— Потапова. Он был механиком-водителем, — с грустью ответил танкист. — Два дня не выходил из боя.
— А где остальные?
— Вчера сгорел башенный стрелок: вон там похоронили, — и он кивнул в сторону свежего холмика между дубками. — Потапов сильно обгорел, его в госпиталь отправили.
Танкист смертельно устал, под глазами залегли глубокие тени. Он едва стоял на ногах и не был расположен к разговору с незнакомым человеком. Заметив спешившего к танку со
— Вон товарищ политрук идет, он в том бою оставался за командира. Спросите, расскажет обо всем…
Корреспондент увидел плотного танкиста лет тридцати.
Черная меховая куртка, ватные брюки и большие кирзовые сапоги полнили его. На узком невоенном поясе, почему-то с левой стороны, болталась массивная, необычного вида кобура. Из нее торчала тяжелая рукоять немецкого парабеллума. На голове, низко на лоб, вместо обычного танкошлема надвинута шапка-кубанка, из-под которой виднелся окровавленный бинт. Большие черные глаза были воспалены, губы потрескались, из них сочилась кровь.
Корреспондент назвал себя и сказал, что собирает материал для газеты о людях полка, отличившихся в бою.
— Чапичев! — коротко отрекомендовался политрук. — Вы прибыли очень кстати. Третий день отбиваем непрерывные атаки. Ребята дерутся, как богатыри. Не щадят ни крови своей, ни жизни. Что ни солдат, то герой! И рассказать о них в газете надо. Обязательно надо. Сам бы написал, да времени ни черта нет. — Закончил он как-то сокрушенно, словно извинялся за то, что не имеет свободного времени, и добавил: — Фашисты не дают нам покоя.
И как бы в подтверждение его слов неожиданно начался обстрел. Вражеские мины стали густо ложиться вокруг собравшихся, и осколки со свистом разлетались во все стороны.
— Вот так и живем, товарищ Деревянкин. То атака немцев, то артналет. А сейчас решили минами нас угостить: выходит, что-то вроде компота — на третье.
Солдаты дружно засмеялись немудреной шутке Чапичева.
Он обернулся к танкисту и сказал:
— Силаков, проводите корреспондента в землянку. Захватите гранаты и догоняйте меня — буду в третьей роте.
Но журналист не захотел отсиживаться в землянке. Он направился вместе с Чапичевым в роту. На предостережение политрука об опасности он ответил:
— Журналисту важно видеть все своими глазами. Только тогда и получается настоящий материал для газеты.
— Это точно, — согласился Чапичев. — Посмотреть надо. А писать вам нужно о Потапове. Николай Потапов — настоящий герой.
— Вы видели танк? — Это его машина.
И чтобы не терять времени в дороге, политрук стал рассказывать о механике-водителе.
…Николай Потапов жил на Дальнем Востоке. В 1940 году ушел в Красную Армию. С отличием окончил школу младших командиров и вскоре стал механиком-водителем.
С первого дня войны молодой танкист рвался на фронт. И вот желание Потапова исполнилось: воинская часть, в которой он служил, была переброшена на тихвинский участок.
Рассказывая
— Надо было во что бы то ни стало остановить очередную атаку противника, — продолжал политрук. — Танк Николая Потапова шел головным. Танкисты сокрушительным огнем прокладывали дорогу, уничтожая на своем пути огневые точки и живую силу врага. За головным танком уверенно двигались и другие машины. До немецких окопов оставалось не больше 300 метров, когда тяжелый снаряд попал в левый фрикцион, второй в башню. Меня ранило в голову. Башенный стрелок был убит. Орудуя рычагами управления, Потапов попытался привести танк в движение, но мотор заглох. Механик-водитель помог мне выбраться из машины.
Вывалившись через люк, мы залегли в канаве и стали стрелять по противнику, который начал окружать танк. В нескольких метрах Потапов увидел немца, который целился в меня. Метким выстрелом из револьвера старшина убил гитлеровца. Однако немецкие автоматчики продолжали ползти к танку, намериваясь, видимо, захватить нас живыми. Потапов, сам раненный, обгоревший, подхватил меня и дотащил до леса.
— Так немцам и не удалось захватить нас, — закончил Чапичев.
— Ну, а дальше? — спросил Деревянкин.
— Что же дальше, — тяжело вздохнул политрук. — Я попал в госпиталь, отлежался немного и снова сюда.
— А ведь вы и сами смогли бы написать в нашу газету? — спросил корреспондент.
— А время где? — ответил Чапичев. — В свою дивизионку и то некогда писать. — Хотя, если признаться по-честному, я ведь тоже газетчик, и стихи писал.
— Вот как! Что же вы молчали об этом?
— Да что об этом распространяться.
— Послушайте, товарищ политрук. Вы же для нашей газеты — сущий клад. Почему бы вам не перейти в редакцию. Как раз сейчас мы ищем поэта.
— Не там ищите, не по адресу, — сказал Чапичев. Он нахмурился, черные брови сошлись на переносице.
Корреспондент упрекнул себя в том, что, видимо, задел в душе политрука что-то потаенное, упрятанное подальше от посторонних глаз. Но отступать тоже не хотел и сказал, осторожно подбирая слова:
— Почему же не по адресу? Вы поэт, а нам поэт очень нужен… Почему бы вам не перейти в редакцию?
— Вам нужен профессиональный поэт, а я профессиональный военный, — ответил Чапичев.
Собрав необходимый материал, корреспондент армейской газеты заспешил в редакцию. На прощание Деревянкин сказал Чапичеву, лукаво подмигивая:
— До скорой встречи, товарищ политрук, у нас в редакции.
— Лучше вы заглядывайте к нам почаще. А в редакции мне делать нечего.
— Это как сказать, — усмехнулся Деревянкин. — В газете сейчас работы не меньше, чем на передовой. А людей у нас раз-два и обчелся: одному за троих приходится вкалывать.
Уезжая, Деревянкин взял с собой стихотворение, написанное Чапичевым после первого боя.