С пером и автоматом
Шрифт:
— Гранаты! Бросайте гранаты! — негодовал командир отделения.
— Забыли, шляпы! — огорченно махнул рукой Доронин.
Чапичев молчал. Ему показалось, что притаившиеся солдаты задумали что-то свое и о гранатах совсем не беспокоятся.
А дуло немецкого пулемета почти беспрерывно изрыгало смертоносное пламя, судорожно подрагивало, медленно поворачиваясь то вправо, то влево. Когда пулемет на какое-то мгновение умолкал, Савченко и Кандауров, плотно прижимаясь к каменной стене дома, замирали. Но как только он начинал снова
— Да что он разоружается-то? — с тревогой воскликнул командир отделения, обращаясь к майору, словно был убежден, что тот хорошо знаком с замыслом разведчика.
Чапичев, к сожалению, не знал, что задумал Савченко, но догадывался: тот готовится к какому-то необычайному поступку.
Савченко тем временем отдал и вторую гранату напарнику, который сидел наготове с взведенным автоматом в руках. Когда наконец Савченко снял с себя пилотку, тут уж и спокойный Доронин не выдержал:
— Ошалел! Зачем раздевается-то?
Но Савченко раздеваться не собирался. Сняв пилотку, он сунул правую руку в нее, как в рукавицу, и мгновенно, словно кошка, рванулся вперед, схватил правой рукой раскаленное дуло пулемета и что было силы дернул его к себе. За окном только мелькнули руки в зеленом мундире, не сумевшие удержать свое оружие.
Теперь вражеский пулемет был в руках Савченко. А за угол в тот же миг полетела граната, брошенная Кандауровым. Раздался взрыв. Еще не осела пыль, как Кандауров влетел туда, где находилось пулеметное гнездо врага, и выпустил длинную очередь из автомата. Савченко устремился за ним. Расположившись за кучей кирпича, он открыл стрельбу из трофейного пулемета.
— Вот черти! Молодцы! — воскликнул Солодов и вытер со лба пот. — Где же командир? Теперь бы всему взводу туда.
И словно ему в ответ раздался крик:
— Санитар! Санитар, комвзвода ранило!
Солодов вскочил во весь рост, ошарашенный этим нелепым в такую решительную минуту сообщением. Лицо его побледнело. Поняв, что надо спасать положение, он неожиданно даже для самого себя закричал во весь голос:
— Взво-од! Слушай мою команду!
От этого окрика даже у Чапичева все внутри напряглось, а руки потянулись к автомату. Это был голос командира.
— За мной, вперед! — выскочив из окопа, кричал Солодов.
Всюду послышалось дружное солдатское «ура!».
Подхлестнутый этой командой и общим порывом, Чапичев тоже побежал вместе со всеми.
За углом дома взвод по команде Солодова быстро рассредоточился между грудами кирпича, видимо, приготовленного самими немцами для защиты пулеметного гнезда.
Савченко и Кандауров лежали за пулеметом в нескольких метрах от угла дома и били по убегавшим гитлеровцам.
Благодаря дружным действиям
И снова послышалось мощное «ура!».
Взвод Солодова ворвался во второй дом, затем в третий.
За взводом пошла рота. Потом весь батальон, полк…
Впереди время от времени Чапичев слышал звонкий голос Солодова.
И Якову захотелось написать о нем в газету. Он решил найти укромное местечко и спокойно восстановить все в памяти.
Главное — не растеряться
Первый немецкий город был взят с тяжелыми боями. Кое-где по временам еще слышалась стрельба: спрятавшиеся по закоулкам отдельные гитлеровцы продолжали сопротивляться.
Чапичев не обращал на это никакого внимания и занимался своим делом. Сидя на груде кирпича разрушенного дома, он писал очерк. «Главное — не растеряться» — так назвал он его. В скобках наметил другое название. Письменным столом служила ему до черноты отполированная за годы войны ложа неразлучного ППШ.
Писалось легко и быстро, потому что все было им видено лично, пережито и перечувствовано. Выдумывать ничего не приходилось. Очерк, по замыслу автора, должен быть кратким и стремительным, как только что отгремевший бой.
День был на исходе. Солнце скрылось за горбатой крышей серого дома. Кругом пахло гарью и кирпичной пылью.
Не отрывая руки от бумаги, Яков инстинктивно глянул вперед. И вовремя! По разваленной наполовину стене к нему бесшумно подбирался немец, держа автомат наготове. Видимо, он не хотел стрелять, чтоб не привлекать к себе внимания. Но действовал с совершенно определенной целью: взять русского офицера живым. Однако, как только Чапичев его заметил, немец вскинул автомат:
— Хенде хох!
Понимая, что гитлеровцу не выгодно стрелять, Яков как можно спокойнее ответил по-немецки, что он журналист и с ним можно обо всем договориться.
— О-о, шпрехен зи дойч?
— Яволь! — с готовностью ответил Чапичев и в то же время, заметив, что немец убрал палец со спускового крючка, подложил правую руку под блокнот, словно хотел его спрятать, и, не поворачиваясь, дал очередь. Гитлеровец свалился со стены, выронив оружие.
Чапичев встал, осмотрелся и сам себе вслух сказал:
— Да, главное — не растеряться.
Очерк остался недописанным. Неожиданная стычка с фашистом взбудоражила душу, разворошила мысли, которые перед этим, казалось, выстроились в четкий сюжет.
Спрятав блокнот в планшет, Чапичев стал догонять свое подразделение.
Ночевать пришлось в большом двухэтажном доме, где разместилось несколько офицеров батальона. Входя в дом, он прочел на массивной дубовой двери, окованной бронзой, странную надпись на немецком языке:
«Просьба ничего не портить, не уносить; здесь живет мирный немец Иоганн Пфефер».