С пером и автоматом
Шрифт:
— Ну это для них большая честь, — возразил усатый. — Обойдутся осиновым колышком, одним на всех.
…На второй день в село вошел наш батальон. Яков расхаживал по кривым улицам, рассматривая деревянные дома, украшенные резьбой по дереву. Дома, в которых, видимо, жили потомственные плотники и столяры, словно красовались друг перед другом своими резными карнизами вдоль крыш, затейливыми наличниками, ставнями, дверцами. Чердачные окна были похожи на сказочные теремки. Особенно долго стоял Яков возле углового домика
Очнулся он уже на носилках. Его куда-то тащили два красноармейца. А несколько бойцов уже окружили дом, из которого прогремел этот неожиданный выстрел.
Журналиста несли узким проулком. На чердаке дома разорвалась граната, и Яков увидел, как разлетелись в стороны трухлявые щепки. Потом он увидел трех немцев, которые, озираясь, крались вдоль стены.
Солдаты, несшие раненого, растерялись. Они не решались бросить носилки на снег и в то же время боялись упустить врага.
Яков вынул из кобуры пистолет и выстрелил в перелезавшего через ограду фашиста, потом стал ловить на мушку второго. Но его опередил санитар.
— Вот как мы научились метко стрелять! — через силу улыбаясь, сказал Чапичев бойцам. — Ну что ж, ребятишки, теперь несите дальше. — И державшая пистолет рука его вдруг свалилась с носилок, а лицо сделалось белым как мел. Бойцы почти бегом направились к санчасти.
Рана оказалась глубокой, требовалась операция, и Чапичева на санях переправили в ближайший госпиталь. Операция прошла удачно.
Позже Чапичева вместе с госпиталем эвакуировали в Сочи.
Так выбыл из редакции армейской газеты ее боевой корреспондент.
Политработник
Часть, в которую прибыл Чапичев из госпиталя, стояла на Кубани. Командир батальона Головин — высокий, подтянутый майор с черным кустиком усов на белом, почти девичьем лице — встретил Якова сухо. Он уже знал, что Чапичев журналист, поэт. А батальону нужен был боевой комиссар. Но делать нечего.
— Собрать батальон, чтобы представить вас, сейчас невозможно, — как бы извиняясь, сказал Чапичеву комбат. — Каждый солдат на своем месте. А немцы не дают покоя. Жмут со всех сторон…
— А зачем собирать? — ответил Чапичев. — Сам всех обойду. Так даже лучше, и знакомство будет прочнее.
— Ну-ну. Вон там в перелеске стоят минометчики. Можете начать с них. Связной вас проводит.
…Возле миномета находился весь расчет: один солдат лежал в окопе, наблюдая за противником, остальные чистили мины, автоматы.
Младший сержант Пронин по всей форме представился Чапичеву и доложил, что после ночного боя расчет занимается чисткой оружия.
— Хотели утром, да немец помешал, — добавил Пронин.
— Хорошо, продолжайте, — поздоровавшись, сказал Чапичев. — А то как бы снова фашисты не помешали.
— И мы перед ними в долгу не остаемся, — с подчеркнутой гордостью ответил Пронин.
— Да уж пора бы научиться, — с нарочитой строгостью заметил Чапичев. — Нужно, чтобы они там не знали покоя ни днем ни ночью.
— Стараемся. А вы к нам надолго?
— Побуду. А что?
— Ну, значит, убедитесь сами, что мы недаром едим солдатский хлеб.
Постепенно завязался непринужденный разговор. И вдруг, посмотрев вдаль траншеи, Пронин таинственно прошептал:
— Ребята, подтянись! Главком идет!
Солдаты быстро начали отряхиваться, прихорашиваться.
Чапичев выжидал, стараясь понять, что все это значит. Потом почувствовал, что здесь кроется какая-то шутка.
Через минуту из-за поворота траншеи появилась ладная, улыбающаяся девушка-санинструктор. Увидев старшего по званию, она, как положено, доложила о себе и тут же обратилась к минометчикам:
— Ну, здравствуйте, мои замарашки, — певуче и нежно заговорила она звонким голосом. — Отчего же это вы сегодня опять такие черненькие?
— Зато он, — Пронин кивнул на миномет, — блестит как самовар!
— А вы не очень-то начищайте, — серьезно погрозила пальчиком девушка. — У немцев теперь бинокли вон какие мощные: заметят блеск вашего самовара — шарахнут изо всех орудий. — И вдруг сурово добавила: — Слышала, как вы тут всю ночь громыхали. И чего, думаю, людям не спится!
— Так тэ не мы ствол миномета драялы, — не спеша заговорил медлительный солдат-украинец с забинтованной от локтя до плеча левой рукой. — Заодно и окопы немцам почистыли, ось, на бинокль, подывись, дэ вона учорашня огневая точка. Нэма? То те ж!
— Нэ-ма! — передразнила девушка. — А ты, Грицко, чего не в госпитале?
— Мой фриц еще пасэться в табуни, — все так же не спеша отвечал солдат, — от знайду ему бугорок повеселите, та кол подлиныпе, тогда и пиду в госпиталь.
— Досидишься до гангрены! — уже начала сердиться девушка.
— Люба, так же нельзя! — с напускной серьезностью заметил пожилой угрюмоватый солдат с двумя нашивками за ранения на гимнастерке и медалью «За отвагу». — Парень целое утро готовил тебе нежные слова, а ты ему такое, что и не выговоришь! Гангрену какую-то выдумала.
Но Люба не приняла шутки.
— А котелки?! — воскликнула она с ужасом. — Неужели вы из них будете есть?
Каждый молча посмотрел на котелки, лежавшие как попало на дне окопа.
Солдат-украинец почесал затылок и, глядя девушке в глаза, совершенно серьезно ответил:
— Учору дюже жирный борщ був, жалко сало смывать.
— Ладно уж, вымою. А ты немедленно собирайся! — сказала Люба раненому. — Товарищ капитан, прикажите ему отправляться в санчасть! — обратилась она за помощью к Чапичеву.