С Петром в пути
Шрифт:
Не знал гетман, с какой стороны ожидать подвоха. Недруги его меж тем не дремали. Князь Борятинский, киевский воевода, через своего человека извещал резидента в Польше думного дьяка Никитина:
«У поляков намерение совершенное, чтоб Украину к себе превратить, и посылки у них к гетману Мазепе частые: так, нынешней весною приезжал к гетману от короля посланник вместе с греками, будто купец. Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки, при Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги казака. У казаков жалоба великая на гетмана, полковников и сотников, что для искоренения старых казаков прежние их вольности все отняли, обратили их
Никитин дал знать об этою великому государю. Однако царь извету не поверил и послал Мазепе список с допросных речей изветчика.
Отлегло от сердца. Гетман поторопился заверить Петра в своих верноподданнических чувствах, а заодно настучал на Палея: якшается-де он с поляками, новый король послал-де ему четыре тысячи золотых, дабы наймовал казаков в службу. Доглядывают за Палеем его, гетмана, люди и чуть что — будут доносить гетману, а он — великому государю. Пока же он с верными полками отправился под начало Шереметева воевать Ливонию.
«Возвратясь со службы вашей монаршеской, с границ ливонских, — жаловался он царю, — полковники со старшиною и товариществом стали на меня чинить великое между собою нарекание в роптание, хотя и за глаза, во-первых, за то, что понесли такие труды и в хозяйстве своём ущерб от дальнего походу, во-вторых, что за сено немало их товарищества побито и потоплено, оружие и кони на сенах отниманы... при отпуске взяли у них пушки полковые...» Жаловался он и на запорожцев, которых отпустил на службу к Шереметеву: шли лениво, чиня по дороге разбои и убийства православным людям. Управы никакой на них нет. Более того: войско Запорожское низовое числом до трёх тысяч, вняв призыву крымского хана, собралось идти воевать непокорную Ногайскую орду. Да и те, кто оставался, чинили грабёж и разорение людям, занятым выделкой селитры по берегам реки Самары. А тот селитряный промысел государству важен для выделки пороху...
Очередную жалобу Мазепа отправил Фёдору Головину:
«Монаршеский его царского пресветлого величества именной указ — дабы я возвратился в Батурин, послал на своё место с несколько надесять числом войска наказного гетмана, застал меня в литовских краях... и с какою моею жалостию и стыдом от тутошних жителей возвращайся вспять, сам Бог, испытуя сердца и утробы человеческие, лучше знает. Но так для поднятых трудов чрез столь долгую непотребную дорогу, как для того, что по должному моему намерению не сталося, когда ж так себя было выбрал в ту военную дорогу с сердечною охотою и немалым моим коштом, чтобы я то показал бы по себе не на словах, не на бумаге, но самым делом пред всем светом в его монаршеских очах, что есть верный подданный».
Быть ли далее меж молотом и наковальней? Мазепе стало окончательно невмоготу. К тому ж Головин настоятельно требовал от гетмана наказания запорожцев, разоривших селитряные городки, ограбивших греческих купцов, вёзших
Свой пространный ответ Головину Мазепа заключил словами:
«...нестаточное дело, чтоб запорожцы поступали так дерзко, не будучи обнадежены либо от хана, либо от поляков ».
Для себя он решил как быть.
Глава двадцать третья
НАРВАЛО И ПРОРВАЛО!
Есть род — о, как высокомерны глаза его,
и как подняты ресницы его! Есть род, у которого
зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать
бедных на земле и нищих между людьми.
Есть род, который чист в глазах своих,
тогда как не отмыт от нечистот своих.
Высокопочтенным господам шведам поставлен зело изрядный нос.
Иного не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава богу, прорвало...
— Помилуй, государь, ну какой я адмирал? А генерал-фельдмаршал? Морского баталией не командовал, крепостей не брал. — Фёдор Алексеевич Головин глядел на Петра едва ли не виноватыми глазами. — А сам-то, сам. Всего лишь капитан бомбардирский да фрегата «Штандарт».
— Получил то, что выслужил, — улыбнулся Пётр. — И ты верною и умною службой сии чины выслужил. Я понапрасну ничего не даю — токмо за службы. А ты, Фёдор Алексеич, в советах да разумности натуральный генерал-адмирал. Таковым был и Франц Лефорт, да будет пухом земля ему, и в тех же чинах пребывал. А тож в морских сражениях не бывал да и на сухопутье не соответствовал. А что толку в чинах, коли таланту нет? Вон де Круи в маршалах числился, а наклал в штаны в первом же сражении. Он свою славу языком да гонором заработал. Таковая слава, по мне, хуже любой хулы. Ты — муж совета высокого полёту, а таковые достойны и высокого чина.
Но Головин понурился и всё ещё не отходил. Видя это, Пётр молвил как бы в утешение:
— Вот управимся со шведом, почнём государственные власти в порядок приводить, на манер европейский. Тебе быть канцлером по всем статьям, а Шафирке твоему — подканцлером. По уму и честь.
Сидевший рядом с Головиным Пётр Павлович Шафиров зарделся. Шутка ли — стать вице-канцлером огромного государства ему, никак не причастному к родовой знати, человеку без роду-племени, наконец выкресту.
Царь, по-видимому, угадал его мысли, потому что произнёс:
— Не робей, воробей. По полёту — сокол, вот и дадим тебе титул соответственный. Я штаны не сымаю, не гляжу, что у кого в них мотается. А ряжу поделом: по делам. У меня дураки не в чести, нет и не будет им ходу. Эх, сколь много придётся выполоть всякой сорной травы, а полоть надобно, — с сокрушением закончил он.
— Ох, государь, опасное это дело: глядишь, и в службе великий прокол.
— Ну и что: сорную траву с поля вон! — отозвался Пётр. — Нам ли горевать? Вот новая поросль подымается, побывали в заграницах, всего нагляделись, ума-разума поднабрались. Стало быть, служба не поредеет. Опять же дельных иноземцев призовём, а которые дурные — те отсеются. Эвон сколь много их убралось, потому как не соответствовали. И так далее будет.