С Петром в пути
Шрифт:
Жизнь истекала из него по капле. И ему казалось, что она теплится на самом донышке. Он уже передвигался, опираясь на плечо слуги Антипия. В кабинете он долго сидел над раскрытой книгой — буквы расплывались. Он щурился и так и этак, приближал страницу к глазам и отодвигал её — всё было тщетно. Сын Пётр привёз ему из Голландии увеличительное стекло — лупу. Но он уставал от такого чтения. В ушах установился вечный морской прибой. И хотя он постепенно свыкся с ним, но он стал сильной помехой слуху. Затупились все чувства. И порой он думал: ну зачем, зачем длится такая беспомощная и бесполезная жизнь? Он сам был себе в тягость, что же говорить о близких? Только малолетние внучки — Аннушка, Катинька,
— Дед устал, — говорил он им. Но девочки не понимали, как взрослый человек может устать. Можно ли устать от игр, от рассказывания?..
— Дедушка Павел устал, ведь он такой старенький, — повторяли няньки, уводя плачущих внучек.
Слово «старенький», как видно, озадачивало их. Старость была непостижима, она была загадочна как смерть. Напрасно мама Анна внушала им, что дедушку надо беречь, что у него нет сил, что если досаждать ему, то он скоро умрёт, попробуй объясни им, что такое «умрёт ».
— Дедушка перестанет шевелиться и закроет глаза. Потом его положат в гроб...
— А что такое гроб? — немедленно возникал вопрос. Приходилось отвечать, что это такой деревянный ящик, куда положат дедушку, а потом ящик этот зароют в землю.
— И вы останетесь без дедушки.
— Но мы попросим его не умирать. Мы хотим жить с дедушкой, — вопили они в один голос.
Старшие только усмехались. Дотоле все желания внучек удовлетворялись, они к этому привыкли, а потому не могли понять, отчего не хотят оставить любимого деда.
В один из дней к нему пожаловал реб Залман.
— Не почтишь ли ты, Пинхас, веру своих отцов и не отдашь ли себя в руки нашего отца небесного, Яхве?
— Во-первых, Залман, я не раз толковал тебе, что Бог — един. Если он есть, разумеется. Во-вторых, я вынужден смириться с тем, что мой прах предадут земле по православному обряду. Мне это всё равно. Но это нужно сыну и всей нашей семье. И вот тебе мои последние слова: Бога нет и не будет.
— Ты попадёшь в православный ад.
— Ну и пусть.
Павел Филиппович Шафиров скончался на восемьдесят втором году жизни, оплаканный всеми, кто его знал.
Глава двадцать пятая
«ВОТ ВАМ ПАТРИАРХ!»
Кротостию склоняется к милости вельможа,
и мягкий язык переламывает кость.
Нашёл ты мёд? Ешь, сколько тебе потребно,
чтобы не пресытиться им и не изблевать его.
Не учащай входить в дом друга, чтобы он не
наскучился то бою и не возненавидел тебя.
Священники ставятся малограмотные; надобно их
сперва научить таинствам и потом уже ставить в тот чин;
для этого надобно человека и не одного, кому это делать,
и определить место, где быть тому...
Десятый патриарх именем Адриан скончал своё земное бытие и отправился в град небесный. Жития его было шестьдесят четыре года.
О нём мало кто сожалел. Был он немилостив, упрям и вздорен. Чинил противности царю, явно покорствовал, тайно препятствовал. Отправил по епархиям «Грамоту о бороде», в коей говорилось, что, оголяя лик свой, мирянин уподобится котам и псам и в таком непотребном виде предстанет на Страшном суде.
Восходил медленно: был архимандритом Чудова
Отпевали патриарха по чину — в Успенском соборе. Царь был в Нарве и на обряде не присутствовал. Позлащённая рака, а не простой гроб стала ему последним пристанищем на земле. Архиереи в ризах, в белых клобуках и митрах сгрудились вокруг усопшего, блистая в круге чернецов, обступивших их. Чёрные траурные одежды казались уместнее при этом скорбном обряде.
Патриарх, омытый и облачённый, лежал перед алтарём, освещаемый колеблющимся от множества дыханий жёлтым светом четырёх свечей, уставленных крестообразно. От того лик его казался густой желтизны.
Читали молитвенное последование:
— Со духи праведных скончавшихся, душу раба твоего Спасе упокой, сохраняя её во блаженной жизни... В покоищи твоём, Господи, идеже вси святыи твои упокоеваются, упокой и душу раба твоего, яко един еси человеколюбец. Ты еси Бог, сошедший во ад, и узы окованных разрешивый, сам и душу раба твоего упокой...
Протодьякон возгласил трубно:
— Помилуй нас, Боже, по велицей милости твоей, молимся, услыши и помилуй!
Скорбное «Господи, помилуй» трижды повторил, как вздохнул, хор и сотни уст во храме.
Священника, должного произнести слова заупокойной молитвы, заменил митрополит Феофил. Он был нетвёрд в тексте, а потому то и дело сверялся с требником.
— Боже духов и всякия плоти, — возглашал он, — смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру твоему даровавый сам, Господи, упокой душу усопшего раба твоего в месте светле, в месте злачне, в месте покойне... Яко ты еси воскресение и живот и покой усопшего раба твоего и тебе славу возсылаем со безначальным твоим Отцем и пресвятым и благим и животворящим твоим Духом, ныне и присно и вовеки веков. Аминь.
Как единый вздох, вознеслось к тёмному своду, раскатившись меж могучих столпов, единоустное «аминь!». И наступила тишина, прерываемая редким всхлипом либо кашлем. Толпа зашевелилась, раздалась, скорбная процессия тронулась к выходу. Прощание с покойным патриархом затянулось. Погребальный и унылый звон колокола, казалось, призывал: восплачьте!
Меж тем недавно вошедший в силу, в фавор прибыльщик Алесей Курбатов писал царю: «Больному патриарху трудно было смотреть за всем, от чего происходили беспорядки по духовному управлению. Избранием архимандритов и других освящённого чина людей заведовал архидьякон, который, как известно, сам собою править не может: где же ему избирать? Избранием патриарха думаю повременить. Определение в священный чин можно поручить хорошему архиерею с пятью учёными монахами. Для надзора же за всем и для сбора домовой казны надобно непременно назначить человека надёжного: там большие беспорядки; необходимо распорядиться монастырскими и архиерейскими имениями, учредить особливый, расправный приказ для сбора и хранения казны, которая теперь погибает по прихотям владельцев, школа, бывшая под надзором патриарха и под управлением монаха Палладия, в расстройстве ученики числом 150 человек очень недовольны, терпят во всём крайний недостаток и не могут учиться; потолки и печи обвалились. Мог бы я и о другом многом донести, да я очень боюсь врагов. Из архиереев для временного управления, думаю, хорош будет холмогорский Афанасий; из мирских для смотрения за казною и сбора её очень хорош боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин или стольник Дмитрий Петрович Протасьев».