С Петром в пути
Шрифт:
Курбатов был прибыльщик, возвысившийся из дворовых благодаря острому уму и смекалке, — это он придумал, как из бумажного листа с гербом извлечь немалую прибыль для казны. Словом, он был человек государственный, таких людей Пётр высоко ценил. А потому он дал прочесть его письмо Фёдору Головину.
Головин прочёл и одобрил.
— Разумно, государь. В этих делах торопливость неуместна. Я так думаю: без Бога, есть он либо его нет, нам всё едино не прожить: он пронизал всю нашу жизнь своими корнями, они всюду, в каждой, можно сказать, клеточке нашей, в каждом деле;
— Власть должна быть едина. Эвон, Никон при благоверном моём батюшке стал было твердить, что его власть выше царской, повелел титуловать себя великим государем. А что из сего вышло? Раздоры и неустройства! Давно это меня заботит. Покамест управлять Патриаршим приказом надобно назначить одного из архиереев. А уж потом решим, как быть далее. Кого же, как ты думаешь?
— Пока не вижу, государь, — честно отвечал Головин.
— Из просвещённых, понятно. А не из тех, кто устроит плач по бороде да по длиннополому кафтану.
— Я так думаю, государь: и Патриарший приказ ненадобен, коли нету патриарха, и само слово «патриарший» до времени не поминать всуе.
— Вестимо, — подхватил Пётр. — Готовь именной указ. Полагаю назначить боярина Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина ведать Патриаршее подворье, архиерейские и монастырские дела. Он управит. А о преемнике патриарха много думаю.
Меж доморощенных архиереев не было никого. Они обрели чин свой обычно за выслугою лет, ревностным служением, все противились преобразованиям, отрицали всё иноземное и осуждали его за приверженность ко всему новому. Оставались малороссийские монахи, кои в большинстве своём образовались за границей, были книжниками и вглядывались не только в осанистость да бородатость, но и в ум и знания.
Пригляделся Пётр к игумену Никольского пустынного монастыря Стефану Яворскому. Он кончил курс в Киево-Могилянской академии, после учился за границей. Царь обратил на него внимание во время панихиды по усопшему боярину Алексею Шеину — первому российскому генералиссимусу: монах произнёс складную речь, столь отличавшуюся от косноязычия архиепископа Мефодия, игумен Стефан сблизился с Нарышкиными и доброжелательно относился ко всему иноземному, говоря, что в старые жилы полезно влить свежую кровь.
Но более всего возбудила Петра скромность Яворского, его чуждость какому-либо искательству. Покойный патриарх намерен был отпустить Яворского под власть киевского митрополита Варлаама Ясинского. Но царь воспротивился: как раз в это время освободилось место архиерея Рязанского и Муромского, и Пётр указал поставить на него Стефана. Однако нашла коса на камень — Яворский не шёл. Упрямился долго. Странное дело: его вовсе не прельщал высокий духовный сан. И когда Пётр стал допытываться, отчего это, Яворский ответил ему на письме:
«Вины, для которых я ушёл от посвящения: 1) писал
Всё это было столь непривычно, столь неожиданно, что Пётр проникся к учёному монаху доверием и теплотою. «Видно, он исповедует нестяжательство, подобно истинному христианину», — думалось ему. И Пётр настоял, сломив сопротивление Стефана: он был рукоположен в архиереи Рязанской и Муромской епархии. А вскоре посвящён в сан митрополита.
Пётр видел в Яворском сподвижника, а не противника, потому ему пришла в голову мысль дать ему на время блюсти патриаршее место, дабы не оказаться без духовного владыки. Стефану был присвоен затейливый титул: экзарха святейшего патриаршего престола, блюстителя и администратора. Отныне царь мог считать себя свободным в духовных делах.
Преобразования коснулись всех сторон церковной жизни. Новоучрежденный Монастырский приказ во главе с боярином Мусиным-Пушкиным занялся переписью монастырей и их вотчин. Указано было взять от монастырей откупа да и все земли, а монахам быть на прокорме от казны и жить своими трудами. Великий государь указал: всем, начальным и подначальным, давать поровну, по десять рублей денег и десять четвертей хлеба на год, а доходы с вотчин и всех угодий монастырских и архиерейских отправлять в Монастырский приказ, то бишь в казну. Челяди в монастырях не держать и вообще жить монахам в строгости.
Стефан Яворский был муж зрелый и разумный. Ко времени его назначения ему исполнилось 44 года — он родился в местечке Яворове на Волыни в 1658 году. Проповедническую практику приобрёл в Киевской академии, оттого именовали его за вдохновенные проповеди златоустом.
Пётр призывал его к себе для совета по делам духовным. Яворский был скромен:
— Я в дела государственные не мешаюсь, ибо невместно духовному лицу выговаривать царю. Как говорят в народе: всяк сверчок знай свой шесток.
— Не круто ли с монастырями обошлись? — допытывался Пётр.
— Нет, государь, монашество в первые века христианства удалялось от мира и издревле жило своими трудами, питая притом нуждающихся, призревая убогих. Сказано ведь: по трудам и хлеб. Иные монастыри жируют, крепостные на них спину гнут. Статочное ли дело жить чужими трудами?!
Пётр хохотнул.
— Я вот царь, а тружусь в поте лица. Жалованье получаю по должности. Ни сапог, ни чулок новых не завожу, пока не сношу, живу в бережливости, как должно истинному христианину. У меня на руках мозоли не сходят.