S-T-I-K-S: Бродяга
Шрифт:
Я сделал шаг внутрь, автомат наготове. Свет фонаря резал тьму, выхватывая из темноты заброшенные тележки и рваные упаковки. «Двое и мелочь», — напомнил я себе, чувствуя, как каждый шаг отдаётся в сердце.
Звук. Едва уловимый, но отчётливый — шорох пластика. Слева. Я двинулся туда, стараясь не шуметь, и вот он — первый лотерейщик. Сначала он выглядел как тень, но потом выступил из темноты. Его движения были хаотичными, глаза пустые, а кожа — обтянутый брезент, покрытый язвами.
Я ждал. Одна секунда, две. Лотерейщик сделал резкий рывок в мою сторону, и в тот же миг я нажал на спусковой крючок. Автомат
— Один готов, — выдохнул я.
Но тут же почувствовал холодок на затылке. Справа, за кассами, двигался второй. Он уже рвался ко мне, перебирая руками, словно паук. Я не успел прицелиться — пришлось прыгнуть в сторону, уклоняясь от его когтей. Он проскочил мимо меня, урча от злости, и его рёбра блеснули в свете фонаря.
— Ну, давай, давай, сукин сын, — прошипел я, перезаряжая автомат.
Второй лотерейщик метнулся ко мне, его движения были быстрыми, дергаными, как будто каждый его мускул был на грани разрыва. Я знал, что времени на прицеливание у меня не будет, и, размахнувшись, ударил его прикладом по голове. Удар глухо прозвучал, монстр замер на мгновение, а затем рухнул на колени. Я тут же выстрелил ему в затылок, рассекая споровый мешок.
— Двое, — выдохнул я, чувствуя, как напряжение отпускает.
Но радоваться было рано. Вокруг уже кружилась мелочь — группа бегунов. Их было пятеро или шестеро, и они, словно стая волков, готовилась к прыжку. Дыша тяжело, я перехватил автомат, понимая, что шанса перезарядить больше не будет.
Первый бросился вперёд, его зубы блеснули в тусклом свете, но я успел всадить пулю ему прямо в череп. Второй ударил меня в бок, его когти пронзили мою руку, и я почувствовал резкую боль, словно горячий прут пронзил кожу. Но я отбросил его ногой и тут же прижал приклад к плечу, снося третьего бегуна наповал.
Остальные двое поняли, что шутки закончились. Они замерли, словно пытаясь решить, стоит ли им продолжать. Один из них сразу же бросился на меня. Второй не успел — автомат уже скользнул по нему, испуская смертельный грохот. И тут же перевел на первого.
Бой закончился. Я стоял в этом пустом, раздолбанном супермаркете, тяжело дыша. Кровь текла по руке, но я был жив. Это было единственное, что сейчас имело значение.
Тут появился Гвоздь. Он подошёл ко мне спокойно, как будто только что не наблюдал бойню.
— Ну что, живой? — ухмыльнулся он, заметив мою рану.
— Ещё как, — прохрипел я, стиснув зубы от боли.
Гвоздь подошёл ближе, поднял свою руку и аккуратно приложил к моей ране. В первый момент мне показалось, что он просто издевается, но тут кожа под его ладонью начала светиться, и боль ушла, как будто её смыло. Через пол минуты от раны остался только тонкий, бледный след, который исчез на глазах.
— Это что, чёрт возьми? — выдавил я, смотря на свою руку.
— Дар, Бродяга, — спокойно ответил Гвоздь. — Любой дар, если его развивать, может быть полезным.
Катя подошла следом. Она не сказала ни слова, просто коснулась моей руки, и остатки боли испарились, как дым. Легко, без усилий, словно она это делала каждый день. Я даже не успел поблагодарить — она уже отошла, будто ничего не произошло.
— Ну что, как ощущения? — ухмыльнулся Гвоздь, глядя
— Как будто меня кто-то вернул к жизни, — ответил я, сжимая и разжимая кулак, чтобы убедиться, что боль действительно ушла.
— Привыкай, Бродяга, — сказал он, улыбнувшись. — Здесь тебя ещё ждёт немало сюрпризов.
Мы вернулись к остальным. Я чувствовал, как кровь пульсирует в жилах, но это было уже не боль, а азарт. Что-то изменилось во мне. Этот бой, эта боль, этот миг — всё это стало частью меня.
Глава 5
Пока мы возвращались к бункеру, тишина обволакивала меня, как плотное одеяло. Никто не говорил, никто не пытался разрядить обстановку — это было странно, но я понял, что они дают мне время. Время осознать, переварить, перевести дух. И это было правильным решением, потому что внутри меня поднималась буря.
«На сколько сильно изменит меня этот мир?» — вопрос, который я задавал себе, словно загнанный зверь, стучал в черепе без остановки. Первые дни в Улье казались каким-то безумным сном, где всё вокруг теряло свой смысл. Но теперь я начинал понимать, что это не кошмар. Это новая реальность. Реальность, в которой мне придётся существовать. И она уже начала трансформировать меня, медленно, но неотвратимо, как вода, точащая камень.
Впервые я ощутил настоящий страх перед тем, кем могу стать. В этом мире есть два типа людей: те, кто ломается, и те, кто приспосабливается. Но приспособление — это не просто вопрос выживания. Это вопрос того, что ты готов потерять ради жизни. «Как долго я смогу оставаться собой, прежде чем этот мир поглотит меня?»
Я вспомнил, как в первые дни в армии мне казалось, что я всегда останусь собой, что ни жестокость, ни боль не смогут изменить мою суть. И теперь я смотрел на свои руки, на тёмные пятна крови, и задавался вопросом: когда я превратился в человека, который может без колебаний лишить кого-то жизни?
В психологии есть термин — когнитивный диссонанс. Это когда то, что ты делаешь, и то, что ты о себе думаешь, вступают в конфликт. В первые дни Улья я испытывал этот диссонанс каждый раз, когда приходилось стрелять, каждый раз, когда смотрел на искажённые спорами человеческие тела, превращённые в монстров. Но теперь? Теперь это было почти привычно. Стрельба стала механическим действием, движение ножа — рефлексом. И это пугало меня больше всего.
«Сколько ещё потребуется, чтобы я начал наслаждаться этим?» — мысли плавились в голове, как раскалённый металл, пронзающий сознание.
Меня тревожило, что я могу стать одним из тех, кто находит удовлетворение в жестокости. Я видел, как светятся глаза Кулака, когда он вступал в бой, как Гвоздь ухмылялся, смахивая кровь с клинка. Они уже приняли эту жизнь, и, возможно, им больше ничего не оставалось. Но я… Я всё ещё держался за идею, что смогу остаться человеком.
Но что такое «человек» в мире, где монстры носят лица тех, кто был тобой вчера? В этом мире человек — это хищник, и если ты не принимаешь эту роль, то тебя просто съедят. Я вспомнил первый раз, когда пришлось убить заражённого, и то, как сердце замерло на секунду. А потом было второе убийство. Третье. Четвёртое. И с каждым разом эмоции стирались, словно кто-то медленно стирал их ластиком, оставляя только пустую, равнодушную оболочку.