С утра до вечера. В чистом поле
Шрифт:
Не помешает ли снег моей поездке? Ну, как он может помешать? Куплю билет на автобус и поеду. Только бы не забыть про апельсины! А может, и бутылку хорошего вина? Нет, вина он выпить не сможет, как бы ни хотел. С чего это он разболелся? Ведь был здоров, работал, как вол. И вдруг… Может, потому и заболел, что слишком много работал. Хотел поскорей построить себе квартиру, чтобы не слышать понуканий хозяйки: «Когда вы наконец съедете? Давно вам говорю…» Видно, перенапрягся. Человек — живой двигатель внутреннего сгорания. Когда перегрузка больше, чем позволяет мощность, он портится и выходит из строя. Ремонтируй потом себя! Но человеку врачи еще не могут приделать пластмассовое сердце и легкие, как механик вставляет в мотор сверкающую металлическую часть. Операция! Черт подери, неужели все так серьезно? Нет, он бы не позвонил из-за пустяков. Он славился терпением
Часы уже показывают шестой час. Рабочий день закончен. Мои сотрудники один за другим встают, надевают пальто и исчезают за дверью. Просторная комната быстро пустеет. Только несколько человек еще сидят, склонившись над листами ватмана, и не торопятся домой. Мне надо идти: в шесть у меня свидание. Пока куплю билет в кино, пока пообедаю, пробьет и шесть. Для начала — пообедать. В обеденный перерыв я не мог даже думать о еде, а теперь меня гложет голод. Неподалеку, на соседней улице, есть кафе, где можно сравнительно быстро поесть. Кафе без официантов. У стойки кассирша выбивает чек, и ты получаешь чашку горячего бульона, сосиски и кофе с булочкой. Сам тащишь еду на стол и насыщаешься, не портя себе нервы.
На улице — серые сумерки. В воздухе мелькают, кружатся сотни, тысячи, миллионы снежинок. Океан снега, в котором ныряют люди, автомобили и троллейбусы. Дворники трудятся вовсю, сгребая снег в кучи большими фанерными лопатами; эти лопаты, отскребая тротуар, наполняют воздух диковинными звуками: джар, джар, джар… Я слышу их постоянно, иногда даже ночью, проснувшись. Джар! Джар! Джар! Дворники работают вовсю, но их единоборство со снегом выглядит безнадежным: снег валит с серого неба, словно там разверзлась страшная дыра. По дороге к кафе я все время слышу джарканье фанерных лопат, и оно раздражает меня. Сам не знаю, почему оно меня так злит. Шагов не слышно. Люди бредут как по вате. И все люди белы, и женщины куда таинственней и прекрасней, чем в любой другой день.
Снег тает на моем лице, бровях и губах. У снега нет вкуса: он словно фальшивый поцелуй. Войдя в кафе, я долго стряхиваю снег с плеч, рукавов и шапки. Потом иду к стойке с кофеваркой и встаю в очередь. Кассовый аппарат ревет, выплевывая чеки; очередь медленно движется, и я слышу: «Две порции сосисок, черное кофе, яичницу…» Девушка с крашеными волосами, которая стоит передо мной, говорит: «Кофе с молоком и пирожное». Она сама как пирожное — мягкая и благоухающая. И я бесстыдно думаю: интересно бы увидеть ее голой, и не только увидеть. Подумать можно о многом. «Что вам? Что вам?» — спрашивает меня кассирша. Очнувшись, я перечисляю блюда, а она смотрит на меня с удивлением. Снова взревывает кассовый аппарат. Я получаю бульон, сосиски, кофе, булочку и несу все это на пустой столик. Горячий бульон меня согревает. Я пью его большими глотками, не спуская взгляда с девушки, которая ест пирожное за соседним столиком. Она замечает мой взгляд, и ее лицо становится загадочным. Трудно понять, что оно выражает: одобрение, любопытство или насмешку. Мне кажется, что она думает обо мне и знает, что я, думаю о ней. Это ей скорей приятно, а может быть — даже очень, но она не хочет в этом признаться. Доев пирожное и допив кофе, девушка вытирает салфеткой губы, потом открывает сумку, вынимает красный карандаш, подмазывается перед зеркальцем и выходит из кафе, каждым своим движением осуждая дурацкую мою нерешительность, скованность и тот страшный аппетит, с которым я пожираю сосиски, макая их в горчицу. Она, наверное, думает: «Вот снежный человек! Только в пальто и галстуке. Спустился с Гималаев и пришел в кафе. Никто не замечает, а это, правда, снежный человек. Он сплошь порос густой шерстью. И дьявольски силен…»
После кофе всегда хочется курить. Выходя из кафе, я закуриваю сигарету, снова оказываюсь в снежном вихре и вскоре делаюсь похожим на деда мороза. Вечер зажег огни, и город теперь приобрел спокойный уют. В заснеженном окне магазина игрушек стоят детские коляски; в картонной коробке лежит огромная нарядная кукла, она смотрит на снегопад и улыбается прохожим улыбкой разбалованной красавицы. В ее больших синих глазах — бесконечная наивность и удивление: почему так много снега? Я охотно бы ее купил и подарил кому-нибудь. Но кому? Может быть, рыжей девушке, которая ела в кафе пирожное?
У кассы кинотеатра топчется толпа заснеженных людей. Вот сколько народу хочет увидеть фильм с Софи Лорен, полюбоваться прекрасной неаполитанкой! Встав в очередь, я продвигаюсь все ближе к окошечку, чувствуя, как растет вокруг тревога: кончаются
В овощном магазине, даже в дверях, идет своеобразный матч регби. Это из-за апельсинов — больших, ароматных марокканских апельсинов. Я не буду участвовать в этом матче — не хочу, чтоб мне сломали ребра, повырывали пуговицы и растерзали пиджак. Лучше загляну в кафе и у стойки куплю своему приятелю апельсинов, хотя там, конечно, придется платить дороже. Куплю ему много-много апельсинов — сколько войдет в портфель. Пусть он ест и радуется африканскому солнцу, превратившемуся в оранжевый нежный апельсин. Может, от них он быстрее выздоровеет. Уже сегодня я поеду к нему, не буду ждать завтрашнего дня. Когда отправляется автобус? Как, автобусы не ходят? Почему? Заметена дорога?
В вестибюле кафе я вешаю телефонную трубку, в которой только что пропал голос девушки с автовокзала. Заметена дорога… Такого ответа я не ждал. Что же мне теперь делать? Ждать я не хочу. Хочу поскорей вырваться из города — ведь она не пришла на свидание. Сегодня мне не везет. Это потому, что так валит снег, и дорога заметена, и какие-то злые силы сплотились против меня.
Я вручаю гардеробщику заснеженное пальто. Портфель я оставляю себе. В него я сгружу апельсины. Из открытой стеклянной двери пахнет сигаретным дымом, стынущим кофе, кухонным чадом и бесконечной скукой, которой, словно дымом, здесь прокопчены все стены. Женщина за стойкой встречает меня стандартной улыбкой. Она — здоровье и оптимизм, воплотившийся в существо женского пола весом в два центнера. Я почему-то вспоминаю, что вчера видел ее на улице в тысячерублевой шубе. «Апельсинчиков? — спрашивает она. — Сколько взвесить? Один-два?» — «Два кило», — отвечаю я. «Ах, два килограмма! — усмехается она, приподнимая нарисованные брови. — Еще что-нибудь?» — «Рюмку вина».
Взвесив апельсины (как хорошо они пахнут в моем портфеле!), она берет бутылку с красной этикеткой и наливает мне вина. Рюмка становится рубиновой. Я окунаю губы в вино и, не торопясь, делаю несколько глотков, чувствуя едкий вкус во рту и тепло, медленно оседающее в груди. На спичечном коробке, который я извлекаю из кармана, нарисован бодрый атлет на фоне моря, а под ним надпись: «НАКОПИВ ДЕНЕГ В СБЕРКАССЕ — ВЕСЕЛО ПРОВЕДЕТЕ ОТПУСК». Хм… И впрямь, накопительство — отличная идея. Я вспоминаю море, солнечный берег, сверкающие, зеленые волны, запах раскаленного песка и сосен, вижу себя и приятеля, как мы бежим к воде, слышу его смех, по-детски радостный, счастливый, беззаботный. Тогда он был здоров. И я тогда хорошо спал по ночам и не видел страшных снов, а если что-нибудь и видел, то непременно веселое и приятное, как в детстве, когда во сне летаешь по воздуху или ловишь мотыльков.
Передо мной, за стойкой — огромное зеркало, сложенное из продолговатых стекол гранями наружу, в виде треугольных призм. В нем — мое кривое изображение и уродливые отражения людей, сидящих за столиками. Вроде комнаты смеха в парке. Вдруг — я не хочу верить своим глазам: в углу, за столиком, с сигаретой в руке сидит она с человеком в красной кофте. У меня начинает кружиться голова — не от вина, а от того, что я вижу. Теперь ясно, почему она не пришла на свидание. Она, наверное, не замечает меня: она сидит ко мне спиной и смеется, а красная кофта ей что-то рассказывает.