С утра до вечера. В чистом поле
Шрифт:
Он вспомнил: где-то здесь протекает быстрая и веселая речка. Надо ее увидеть. Он внезапно захотел очутиться у реки и взглянуть на стремительный бег воды, мерцающей на солнце, вдохнуть ее свежий запах и побродить по воде.
В лесу он слышал гул удаляющегося автобуса, но вскоре гул исчез, и тогда отчетливо зазвенели голоса щебечущих птиц. Лес просто сотрясался от звона. Посвистывали дрозды, куковала кукушка, где-то закричала иволга. На мху лежали кучки сухого лосиного помета, в земле были выдавлены следы. Роса сверкала в серебристых кружевах паутины. И пахло первыми грибами.
Он почувствовал реку, еще не видя ее, а потом разглядел воду сквозь кустарник.
Вот — ложбина у реки и цветущий луг, о котором он мечтал в городе, вот — умопомрачительная пестрота — багрянец, синь, лазурь — полевых цветов. На широком лугу не было ни человека, ни скотины. Луг дышал несказанной чистотой, словно она выпала ночью, как роса.
Он снял плащ, расстелил его под ивняком, лег в тени, чтоб солнце не припекало, и поглядел на небо, на белые облака, чистые, блуждающие по синим небесным дорогам. Так бывало в детстве — он ложился навзничь и считал облака: одно, два, три, четыре, пять, пока не сбивался со счета. И смеялся без причины, просто так, потому что весело.
Проснулся он около полудня: солнце висело в центре неба. Часы остановились. Воздух дрожал от жары. Лежа, он слышал, как трещат в траве кузнечики. Крохотная, красная букашка медленно ползла по качающемуся стеблю; добравшись до метелки, она застыла, словно прикидывая что-то, и поспешила вниз, в густые джунгли травы. Зеленая бархатная гусеница, выгибая пушистую спинку, ползла по его руке. Он смахнул гусеницу в траву, встал и увидел, что он уже не один: на берегу реки трудился человек со спиннингом, проворно вертя катушку, а в траве скакала только что пойманная щука. Она вспрыгивала в воздух и падала меж цветов, сверкая на солнце мокрым хребтом.
Он подбежал к рыбе. Зеленая щука ворочалась в сочной траве, с трудом разевая пасть; из жабр хлестала кровавая пена. Река была близко, рукой подать, но рыбе не суждено в нее вернуться.
— Ну ж повезло же вам! — воскликнул он.
Рыбак улыбнулся улыбкой очень счастливого человека.
— Ничего рыбка. Кило два потянет.
— Красавица!
— Первая сегодня. А вы без спиннинга?
— Да. Я спал, — рассмеялся он, глядя на рыбу, которая все еще металась.
Рыбак схватил щуку, подержал ее на весу, извлек из пасти блесну, все не нарадуясь своей добыче, и торжественно водворил ее в рюкзак. Лицо у рыболова светилось. Рюкзак лежал на траве, он дергался и ворочался. На помятой траве алели пятнышки крови.
— Теперь можно и пообедать, — сказал рыболов и снова схватил рюкзак. — Может, и вы соблазнитесь? Жена столько всего наложила, один не осилю.
— Но…
— Никаких «но». Если проголодались, милости просим. Говорю, закуски прорва. Не стесняйтесь.
— Я сперва искупаюсь.
— Ладно. Только не задерживайтесь.
Он пошел по берегу, нашел место поглубже, выкупался и вернулся к рыболову, а тот сидел в тени, разложив на газете такую уйму снеди, что и в ресторане не увидишь. Рыболов уплетал так, что за ушами трещало — крутые яйца, окорок, редиску, сыр, масло… В термосе булькал горячий кофе.
— Что вы тут делаете? — поинтересовался рыболов.
— Ничего.
— Ничего? И даже удочку не захватили?
— Нет.
— Ну и чудак! Как же это — к реке без удочки? Преступление!
— Я спал, — снова рассмеялся он, жуя окорок. — Ночью мучала бессонница.
— Бессонница, значит?
— Да.
— Меня она тоже донимает. Таков уж наш двадцатый век — нервы, нервы. Да, уважаемый, нервный век, и никто не знает, какие он еще сюрпризы готовит. Может — приятные, может — страшные… Теперь все сложно. Черт его знает, как сложно. И никакие, понимаете, электронные машины не помогут человеку решить его насущные проблемы. А их ведь тьма, пропасть. На каждом шагу что-нибудь такое. Что ж прикажете — ничего не думать, не рассуждать, не чувствовать? Чем же мы тогда отличаемся от сытой скотины? Увы, те, кто чувствует и думает, чаще всего плохо спят по ночам… Ладно, порассуждали и хватит. Сегодня я хочу бродить у реки и рыбку ловить. — Рыболов сложил в рюкзак остатки завтрака. — Ну, я потопал. Прощайте.
— Желаю удачи.
Рыболов, взвалив на спину рюкзак, побрел по высокой траве. Вскоре он исчез за кустарником.
А ему не хотелось никуда уходить. Ему здесь было хорошо. Цветущий луг обволакивал его запахами, успокоительно шумела река, плыли облака по небу, и в лесу пели птицы. Он снова лег навзничь в густую траву. Он лежал на спине и считал облака — как тогда, в детстве.
Потом, когда тени стали длиннее, ему захотелось пить, и он пошел на поиски родника, по дороге собирая землянику в ольшаниках. Но луг было жалко бросать, как верного друга.
В сумерках он вернулся в город, отпер дверь квартиры и, шагнув внутрь, увидел, что ничто здесь не изменилось, но все стало как-то новей, свежей, словно кто-то стер невидимую пыль. За окном снова загорелся огонек на башенном кране.
Утром, ровно в девять, он уже сидел в учреждении за столом, заваленным кипами бумаг. Великое множество бумаг было в папках. Их приходилось читать, а потом составлять ответы («В ответ на ваше письмо сообщаем, что…») или звонить по телефону. Это он делал уже много лет, и бумаги никогда не исчезали с его стола, только одни сменялись другими.
День выдался серый; накрапывал теплый летний дождь; улица вся шелестела. Подняв голову, он взглянул на стену — зеленую, в желтых крапинках — и вдруг ему почудились цветущий луг у реки, шум вод и белые облака, летящие по небу…
И он решил еще раз съездить на этот волшебный луг, пока его не скосили. Да, он поедет непременно и снова попытается сосчитать облака…
1960—1967
В ЧИСТОМ ПОЛЕ
Роман
Первая часть
1
Самолеты налетели внезапно, как они налетают всегда; в пустом небе раздался рев, все более близкий и угрожающий, затем город потрясли взрывы. Умирающий город корчился в судорогах; рушились дома, в которых час назад жили люди, со звоном разбивались стекла в окнах, по улицам ползла удушливая пыль, и дым застилал новые руины. Рухнувшие стены подминали оставленные людьми предметы; вещи превращались в кучу хлама. Где-то осколок распорол подушку, и в воздухе закружилось белое облачко пуха — искусственный снег, никому не нужный и нежданный; перья долго кружились в дымном смерче, потом медленно опускались до самой земли, но тут новая взрывная волна подхватывала их и швыряла в ревущее небо, которое выглядело как обычно, только на этот раз по нему плыли стальные караваны смерти.