С ярмарки
Шрифт:
Третью лошадку Меер-Велвл оставлял в покое, разве только изредка, приличия ради, стегнет кнутом. Это была кобылка, низенькая, толстенькая, с мохнатыми ногами, и звалась она у него «Аристократкой», так как происходила из знатного рода. Была она когда-то, как рассказывал по дороге Меер-Велвл, поповской лошадью. Как же она попала к Мееру-Велвлу? Это целая история, которую сейчас трудно передать со всеми подробностями: во-первых, случилась она очень давно, разве все запомнишь? Во-вторых, Меер-Велвл излагал эту историю несколько путано. Помнится только, что «Аристократка», как Меер-Велвл рассказывал с усмешкой, была краденой, то есть не он сам, упаси бог, ее украл, украли ее другие, он же купил ее за полцены– Когда покупал, он и знать не знал – не
И тут у Меера-Велвла начиналась другая история, за ней еще одна и еще одна. И все эти истории рождали сильное подозрение, что у Меера-Велвла было немало дел и с конокрадами и с полицией.
Одного достоинства не отнимешь у этого возницы – он был, как мы упоминали, словоохотлив и потоком своих речей занимал молодых пассажиров всю дорогу от Воронки до Борисполя и от Борисполя до Переяслава – рот у него не закрывался ни на минуту. Дети узнали, как он мальчиком поступил в ямщики к Янклу-Булгачу, как потом женился и сам стал держать лошадей, как бывший хозяин его преследовал, подкапывался под него, но ему на Янкла-Булгача наплевать! И про жену свою Меер-Велвл рассказывал, какой она когда-то была красивой девушкой, настоящей красавицей. Как он изнывал по ней. Чуть не умер – такая это была красавица! Теперь, если бы он был холостым, он и глядеть бы на нее не стал, но тогда он еще был «ятом». [27]
27
Парень (евр. полублатное)
Слово «ят» дети не совсем поняли. Но когда Меер-Велвл начал рассказывать дальше свою биографию, как жена его меньше, чем через год, родила ему «ятенка», а годом позже еще «ятенка», и еще, еще – ребята догадались, о чем идет речь.
Покончив с собственной биографией, возница Меер-Велвл перешел к жизнеописанию Янкла-Булгача и других извозчиков, называя каждого по имени и перечисляя, сколько у кого лошадей и каких; у кого – рысаки, а у кого – «клячи, одры, дохлятина».
От извозчиков Меер-Велвл перешел к барышникам, цыганам, конокрадам и «провидцам». Разница между конокрадом и «провидцем», как пояснил Меер-Велвл, в том, что конокрад выводит коня из конюшни, а «провидец» – «угадывает», где этот конь. Поэтому с «провидцами» нужно жить еще в большем согласии, чем с конокрадами. Нет дети и в два года не узнали бы того, что они узнали за два дня пути от извозчика Меера-Велвла.
Поскольку мы уже знакомы с извозчиком, его повозкой и тремя «рысаками», мы можем на короткое время вернуться в Воронку и рассказать, как герои этой биографии распрощался со своим местечком, покидая его навеки.
23. Прощай, Воpoнка!
Герой прощается с родным местечком. – Размышления о кладе. – Он готов подарить Гергеле свои старые сапоги. – Глупое столкновение со служанкой Фрумой.
Как ни наскучило местечко, как ни надоели его люди, как ни насмехался над Воронкой в свое время Пинеле, сын Шимеле, пред отъездом местечко вновь обрело в глазах детей прежнее очарование, и им стало больно с ним расставаться.
Как с живым существом, как с любимым
Особо простился он с тем местом, где, как это было известно Шмулику, лежал клад; как зачарованный, стоял Шолом один в священной тишине, и в голове у него проносился рой мыслей… Что будет с кладом, если его, упаси бог, найдет кто-либо другой? И возможно ли это? Но это может знать только его друг Шмулик. Встретятся ли они когда-нибудь? И что будет, если они встретятся? Если встретятся, то, должно быть, прежде всего приедут сюда ненадолго вдвоем еще раз взглянуть на те места, где вместе провели свои лучшие годы. А потом они примутся за поиски клада: сначала будет поститься один, потом другой; а когда покончат с постами и с псалмами – начнут искать клад. Найдя клад, поделят его пополам, на равные доли. То-то будет праздник!
Большую часть клада получит, конечно, его отец, Нохум Вевиков. Дядя Нисл – тоже немалую долю; затем дядя Пиня и остальные родственники. Значительная часть клада останется здесь, в местечке, у воронковцев. Вдове Мойше-резника надо дать столько, чтобы она перестала думать о новом замужестве и чтобы ей не пришлось таскаться в Фастов к своим родственникам, которые и сами еле перебиваются с хлеба на воду. «Общественные деятельницы» – служанка Фрума и Фейгеле-черт, хоть они этого не заслужили, все же получат столько, сколько их мужьям и не снилось. Старой Руде-Басе, которая печет блины, бублики, коржи и кормит своими распухшими руками целую семью, не вредно на старости лет отдохнуть. А служка Мейлах, а пьяница Гедаля – их тоже нельзя обойти! Кантор Шмуэл-Эля все жалуется, что ему тесно в Воронке, у него хороший голос и если бы у него были ноты, он мог бы петь лучше самых знаменитых канторов, – нужно, значит, постараться, чтобы у него были ноты. Остается теперь один лишь Гергеле-вор. Что сделать с парнем, чтобы он бросил воровство? Прежде всего нужно, чтобы мать его не была кухаркой, отчиму его – дровосеку – нужно купить собственный дом, насыпать ему полные карманы денег и объяснить, что это делается не ради него, а ради его пасынка Гергеле, пусть перестанет его колотить и называть вором.
Только он об этом подумал, как перед ним вырос, оборванный и босой, как всегда, Гергеле-вор.
– Как ты сюда попал?
– А ты?
Они разговорились и пошли вместе. Шолом сообщил приятелю, что уезжает. Гергеле об этом знал. Он даже видел повозку с тремя лошадьми.
– Видел? Что ты о них скажешь?
– О ком?
– О лошадях.
– Что о них сказать? Лошади как лошади…
– А как тебе нравится повозка?
– Что ж, повозка как повозка.
Гергеле не в духе. Товарищ пытается его развеселить.
– Знаешь, я только что думал о тебе, а ты тут сам и явился.
– Да ну! О чем же ты думал?
– Я думал… Я имел тебя в виду при дележе клада.
– Какого клада?
Шолому становится не по себе: сказать или не сказать? А Гергеле снова спрашивает:
– Какой клад?
Ничего не поделаешь – придется рассказать. И Шолом принимается рассказывать ему про клад. Гергеле любопытствует:
– А где же лежит этот клад?
Шолому становится еще больше не по себе: сказать или не сказать? В глазах Гергеле зажигается огонек,
– Ты боишься, что я его утащу?
Шолом уже раскаивается в том, что затеял этот разговор, он начинает говорить с Гергеле тем же тоном превосходства, каким Шимеле когда-то говорил с ним.
– Глупенький, а если я тебе скажу, ты все равно к нему не сможешь добраться, потому что не знаешь каббалы – это раз; а во-вторых, нужно поститься сорок дней, а на сорок первый день…
– А на сорок первый день ты дурень! – перебивает его Гергеле и бросает взгляд на сапожки; они ему, видно, нравятся: