С.Л.О.М.
Шрифт:
– Идемте,- пригласил Перовский.
Он открыл дверь смежной лаборатории.
– Идемте же. На слово вы мне, любезный мой, все равно не поверите.
Фаер поднялся. Физиолог, повернувшись к нему спиной, прошел к следующей двери.
– Феликс - действительно, прототип. Последний натуральный донор с имплантантом. Если вам так уж хочется четвероногого друга - лучше него и сыскать трудно. Но должен предупредить: с ним непросто. Чрезвычайно капризен, как всякое психически высокоразвитое существо.
Перовский
– Ничего лишнего нельзя оставить,- пояснил физиолог,- Любопытен, как ребенок. С деструктивными наклонностями. Норовит все разобрать.
Он провел карточкой доступа по сенсору, и дверь открылась. Каурый маленький пони при виде вошедших радостно зафыркал, замотал головой и принялся ритмично отстукивать морзянку копытом.
– Елки зеленые!- удивился Фаер.
– Маленький ленивец!- пожурил питомца физиолог.- Он получает свой рацион за работу на арифметическом стенде. Но хандрит иногда, и требует, чтобы его кормили задаром.
– Арифметическом стенде? Он что, решает задачи?
– В пределах десятка считает легко. Складывает, вычитает. А вот умножение нам, увы, плохо дается. Знает около пятидесяти слов, почти все из них - глаголы. Но использует обычно не больше десятка. Прилагательных не понимает вовсе.
Пони нахально лез мордой физиологу в карман, разыскивая что-нибудь вкусное. Перовский нажал пару кнопок на стенде, и в приемный лоток упало несколько морковок.
– Морковку мы получаем только за умножение. Но нам нужно для этого сильно сосредоточиться. А делать этого мы не любим, да, Феликс?
Пони замотал головой и взбрыкнул задними ногами.
– Не слишком похоже на высокоразвитую психику. Я такое видел и в цирке,- заметил киборг.
Перовский поправил очки и снисходительно пояснил:
– В цирке вы, любезный мой, наблюдали следствие дрессуры. Обычная лошадь не умеет считать. Дрессировщик подает ей сигналы ультразвуковым свистком.
– А нет у тебя прототипов покруче, док? Как-то глупо водить компанию с лошадью. Если это последний живой донор, я так понимаю, дальше должен быть искусственный?
– Совершенно верно, должен.
– И можно на него взглянуть?
– Ну, разумеется.
– И как он соображает?
Перовский ответил ироничной усмешкой:
– Не очень-то. Весьма однобокое развитие, узковат кругозор. Исполнительность оставляет желать лучшего.
– Ну, пообщаться-то с ним можно?
– Да, но на очень специфические темы.
– И где ты его держишь, док? Я хотел бы взглянуть.
– О, это легко. Вы его часто видите, любезный мой. В любом зеркале.
Фаер почесал пони за ухом, и он довольно застучал морзянкой "Феликс радуется".
– Я тут еще раз пересмотрел архив на того типа, на Левушкина. Полистал журналы экспериментов… Многих деталей, конечно, я не знаю… Но косвенные данные…
– Договаривайте.
– Док… Признайся, нет никакого искусственного интеллекта. Нет никакого промежуточного
Перовский нервно потер щеку, потом сдернул очки и принялся их протирать без особой необходимости.
– "Сделал имплантант!"- фыркнул он.- Как просто звучит эта глупость! Вы, любезный мой, забываетесь. Это вам не программу написать. Того статиста нельзя было спасти. Он умер, понимаете? Фактически он уже был мертв. Я воспользовался случаем для блага науки.
– Да-да, я помню: без сантиментов.
– Я бы вас попросил!
– А то - что?
Феликс нетерпеливо забил копытом, требуя к себе внимания.
– То, что вы тут говорите - недоказуемо,- холодно заметил Перовский.
– Напрямую - нет. Только косвенно. В архиве есть личные дела всех статистов. Всех, кроме одного. Где это дело?
– Повторяю - все это недоказуемо. В отличие от вашей стрельбы в поезде. Мне кажется, или наш договор все еще в силе?
– В силе. Но что будет, если этот Левушкин снова сюда явится?
– Больше сюда против моего желания не явится никто. Никто. Об этом я позаботился.
– А дело?
– Нет человека - нет и дела. Ничего нет. Пепел в утилизаторе.
Пони хрустел морковкой, отстукивая: "Феликс радуется"
– Твое счастье, док, что эта лошадь знает мало слов,- усмехнулся Фаер,- а то бы она тебе много чего высказала…
16. Надвигается беда
Желто-черная туша экскаватора поворачивалась, как в замедленной съемке. Вот смятый автомобиль, задетый огромным ковшом, ударился в столб и закувыркался по площади. Вот медленно-медленно показалась черная воронка излучателя. Облачко пара и асфальтовой пыли все ближе. Лед впереди тает, как рафинад в стакане кипятка, неиспарившаяся влага уходит в теплую сыпучую каменную крошку. Дрожь земли уже подкатывает к ступням и взбирается выше, делая ноги ватными. Хочется бросить все к черту и бежать. Но подошвы ботинок словно пристыли к промерзшему асфальту площади. Бежать некуда. Нельзя бежать. Позади - люди. Десятки людей. И черное, изрыгающее смерть, жерло излучателя. И три секунды до залпа. Две… Одна… Рой злых вольфрамовых ос вырывается из обоймы с треском через горячий ствол и рассыпается веером искр на цели. Черная пасть излучателя рывком поворачивается на раненой шее, и страх исчезает. И свет исчезает. И тело исчезает. И нервы взрываются болью.
Игорь откинул одеяло и рывком сел в кровати. Озноб отпускал его медленно и неохотно. Сердце неслось неровным галопом. Нашарив на тумбочке склянку с акишинским зельем, Игорь торопливо выдернул пробку и отпил большой глоток. За портьерой в оконное стекло скреблась метель.
– Тебе снова приснился кошмар?- спросил Ганимед.
Игорь вытер простыней холодный пот и ответил вопросом:
– А ты чего не спишь?
– Это плохо. Ты должен сказать об этом кому-нибудь.