Саамский заговор (историческое повествование)
Шрифт:
Вооружение оленеводов блистало разнообразием. Здесь можно было встретить и доставшиеся от интервентов немецкие винтовки «маузера», и английские «лебеля», и наши трехлинеечки, но не новые, «дробь-тридцатые», уже поступившие в охранные войска, а старые, образца девяносто первого года. У Курехина, к примеру, и вовсе было однозарядное изобретение американца Бердана, усовершенствованное русским инженером Горловым, из тех, что состояли на вооружении русской армии в русско-турецкую войну.
Вся компания прибыла в Ловозеро на оленях, прямо к бревенчатому бараку, половину которого занимал райотдел НКВД. Олени, разгоряченные легким бегом, шумно дышали, вскидывали головы с опиленными с одной стороны рогами, чтобы в упряжке не цеплять соседа. Олени перебирали ногами, с брезгливой гримасой мягких губ хрипло порхали, словно у них першило в горле от невысказанного неудовольствия, вот и не могли никак отхаркаться.
Прибывших
Прямо на улице, не глядя прибывшим в глаза, собрал у них винтовки и передал милиционеру Анисиму Балышеву, который две винтовки повесил себе на плечи, а три взял в охапку и унес в райотдел, как дрова. Вскоре Балышев вышел снова и повел всех по коридору в конец, где за двойной дверью была небольшая комната с тремя лавками вдоль стен. Перед тем как запустить арестантов в камеру, снял у всех с пояса ножи, без которых лопарь никуда из дома не отправляется. В арестантской лавки из тяжелых плах были сделаны с умом, у них был такой наклон от стены к середине помещения, что лежать на них было невозможно. А сидеть можно было, но с некоторым усилием. Чтобы не соскользнуть с этой косой лавки, следовало или упираться ногами в пол и прижиматься спиной к стене, или сидеть, согнувшись пополам, но тогда нужно было упираться руками в колени. Вот так, полусидя, и поспать можно было. Все продумано. Рассчитывать на сознательность обитателей этого помещения не приходилось. Один придет и разляжется, остальным что ж, стоять? А так все могут пребывать здесь с каким-никаким удобством. Клеть эта была сильно прокурена. К махорочному смраду примешивался запах пота, мочи и сырой овчины. Одно окно, выходившее на улицу, было забрано двойной решеткой, второе, поменьше, над дверью, тоже зарешеченное, выходило в коридор, откуда в камеру попадало немного света от висевшей в коридоре керосиновой лампы, так что комната в короткий зимний день была погружена в полумрак.
Электростанцию, согласно плану, должны были пустить в этом году, в тридцать восьмом, и пустят, только кому она будет светить, а кому уже ничего светить не будет.
А пока свет в арестантской был тусклый, керосиновый. Народу в захолустном узилище до прибытия саамского пополнения было немного — семь человек. На покатых лавках не полежишь, да и сидеть в напряжении было утомительно, поэтому привыкшие к кочевью русские мужики побросали на пол свои овчинные шубы, кто-то угнездил под голову подшитые валенки, приготовившись к ожиданию приглашения для разбора дела.
Вновь прибывших приветствовали сдержанными шутками, дескать, как же это вас-то угораздило, небось оленей колхозных поперли, но скоро старожилы скромного узилища вернулись к прерванному разговору, к которому назначенные в повстанцы саамы, бесшумно устраиваясь на новом месте, прислушались с интересом.
На каждого из призванных к предварительному следствию у Ивана Михайловича имелись неопровержимые доказательства если не прямого участия в повстанческо-террористической саамской организации, то, по крайней мере, готовности в нее вступить и при необходимости поддержать с оружием в руках. Так сказать, «затаившиеся изменники».
Так, к примеру, саам Юрьев, Николай Иванович, 1882 года рождения, служил в английской контрразведке, что не скрывал и даже немножко этим хвастался. И сейчас, еще ни о чем не догадываясь, дремал в арестантской в ожидании предстоящей беседы. Служба у англичан ставила его среди сородичей и земляков в особенное положение, сообщала его личности и биографии международный оттенок. Вот и тужурка, которой он в летнее время пользовался, несмотря на свою крайнюю потрепанность, неоднородность двух рядов пуговиц и обширные пятна то ли от оленьего жира, пойды, то ли от тюленьей ворвани, при ближайшем рассмотрении напоминала-таки шинель английского интервента. Какому роду оружия принадлежал этот пострадавший от времени наряд, установить, конечно, можно было бы, но таких специалистов ни в Ловозере, ни на Кильдинском погосте не было.
Чтобы вообразить причастность прирожденного лопаря в качестве доверенного лица к деликатной деятельности джентльменов из английской контрразведки, требовалось какого-то рода особое вдохновение. Но младшего лейтенанта Михайлова тоже можно понять, выбор у него был, прямо скажем, невелик.
А Юрьев проживал в незабываемом 1919 году на погосте Кильдин, что южнее Мурманска километров на десять, и служил там во время англо-американо-французской интервенции почтальоном. Выполнял ли он при этом доверительные поручения иноземных контрразведчиков или нет, кто ж теперь знает.
Знали другое. В почтовой конторе, что в Коле, что на Кильдине, к письму частенько прилагалась лодка или оленья упряжка. Так что Юрьев был не совсем чтобы почтальоном, скорее, по нашим понятиям, ямщиком да лодочником при почте.
А
Вот такой урок защиты демократии и свободы. Обучение платное.
У Ивана Михайловича не было никаких документальных или свидетельских подтверждений службы Николая Ивановича в контрразведке английских интервентов. Он даже допускал в глубине своего дальновидного сознания, что, может быть, Николай Иванович и подвирает, чтобы придать себе значительности, но за куртку английского покроя зацепился крепко.
Относительно характера лопарей встречаются разные точки зрения. И это легко объяснимо. Как любой язык испытывает на себе влияние живущих бок о бок племен, так и характер норвежских, финских или шведских лопарей не прямо, конечно, но косвенно зависим от того, как складывались отношения малого мирного народа с теснившими его народами воинственными и большими. Вот и показались скандинавские лопари изучавшему их Кастрену угрюмыми, ленивыми и забитыми. А вот Иоанну Готлибу Георги лопари показались, напротив, миролюбивыми, приветливыми, верными в слове, веселыми, не склонными к воровству, правда, в торгах немножко плутоватыми, ну что ж, вот вам и неизбежная дань общению с людьми наживы, не оставляющими своим вниманием и самых дальних уголков земли. Природные же качества — доброжелательность, гостеприимство, услужливость, честность в серьезных делах, твердость в исполнении слова — сохранились в саамах как раз Лапландии, центральной и восточной частях Кольского полуострова, где древнейшее население Заполярья многие века было предоставлено самому себе, и ни дурных, ни добрых примеров иной жизни перед собой не имело.
Вот и Юрьев, Николай Иванович, вобрал в себя в наибольшей мере два качества своего народа — это веселость и упрямство. Однажды, скорее всего шутки ради, возведя себя в ранг английского контрразведчика, он уже не мог отказаться от этой роли, имевшей, надо думать, немалый успех у доверчивой публики.
И если шутка с английской контрразведкой среди своих Николаю Ивановичу долго сходила с рук, то с НКВД шутки плохи и даром пройти не могли.
Должен был держать в конце-то концов ответ и ижемец Осипов, 1881 года рождения, проживавший в 1920 году в деревне Чалмны-Ваара, что значит Черный Глаз, и в ту пору примыкавший там к меньшевикам, уже к середине тридцатых годов повсеместно и успешно разоблаченным и разгромленным организационно и физически. Как уж он там примыкал, не особенно отягощенный своим низшим образованием, но обремененный семьей в двенадцать человек, нынче и сам Яков Игнатьевич, пожалуй, и не мог бы вспомнить. Но вывернуться ему не удалось, поскольку копия меньшевистской резолюции, принятой 15 июля 1920 года на сходе в деревне Чалмны-Ваара, у Ивана Михайловича имелась, не зря же он ездил в Мурманск и беседовал с товарищем по оружию, начальником четвертого отдела окружотдела НКВД сержантом Шитиковым.
Яковлев, Григорий Григорьевич, 1879 года рождения, саам, пастух, а человек грамотный. В трезвом виде не проявлял ненависти к русским и даже разъяснял местным жителям новые порядки жизни и равенство разных народов, живущих вместе. А при выпивке всячески обвинял русских: зачем, дескать, они пришли командовать саамами? Саамам, дескать, нужна вольная кочующая жизнь, а русские хотят, чтобы они жили по русским порядкам, кроме оленей и охоты, заставляют заниматься коровами, молоком, сажать картошку и репу. А чем кормить эту корову, если нет в тундре ни лугов для выпаса, ни сенокосов для запасов зимнего корма? Какой урожай ждать от зарытой в землю картошки, если не хватает ей короткого лета, чтобы вызреть? А главное, Яковлев возражал насчет нового ручного выпаса оленьих стад. Это уже активное противодействие политике партии и Советского государства. Прямое дело государственной безопасности.