Сады диссидентов
Шрифт:
Пожалуйста, напиши мне еще раз, когда определишься с датой приезда, чтобы мы с Микаэлой были готовы радушно тебя встретить.
Желаю тебе всего доброго.
2 марта 1961 года, Дрезден, Веркхофинститут им. Розы Люксембург
Дорогая Мирьям!
Шлю тебе самые сердечные поздравления с замужеством! Пожалуй, мне следует уже привыкнуть к твоей манере вечно ошарашивать меня новостями, так что признаюсь: я пока еще свыкаюсь с твоим взрослением. Не сомневаюсь, что в следующий раз ты объявишь мне, что я стал дедом. Что ж, в таком случае, – как я тебе уже предлагал, – я могу приехать в Канаду, чтобы повидать ребенка, а заодно избавить ваше новое семейство от более далекого путешествия. А еще я очень рад тому, что ты так быстро отошла от неловкости с тем немецким мальчиком и окунулась в новое романтичное приключение. Осмелюсь сказать тебе, что ты напоминаешь
После предупреждений, которые я получил от тебя и устно, и письменно, я едва ли отважусь упоминать о твоей матери, но я уверен, что ты сама хорошо сознаешь невероятную комичность сцены, обрисованной в твоем письме, какое бы замешательство ни довелось испытать ее участникам. Воображаю, как в дом священника-негра внезапно является Роза, да еще не одна, а с раввином в придачу, и требует, чтобы в последнюю минуту ваше бракосочетание было законным образом освящено согласно законам иудейской веры! Да это просто целая поэма. Ведь для Розы все на свете всегда являлось собственной противоположностью. Это внезапное заискивание перед авторитетом религии, перед наследием, которое, по ее собственным рассказам, она надменно отвергла еще в отрочестве, – просто бесценное свидетельство. Хотя, сказать по правде, единственным авторитетом во всей округе, пожалуй, была сама Роза, несмотря на присутствие раввина и вашего священнослужителя-негра. Ты ничего не рассказываешь мне (или предоставляешь мне самому делать догадки) о том, уступила ли ты желанию матери, и приняли ли вас, с исполнением подобающих обрядов, в лоно Авраамово и пр.
Музыкальный альбом, который ты прислала отдельно, тоже благополучно прибыл по адресу, и я воспринимаю его как замену фотографий вашей свадебной церемонии. Интересно, все трое братьев пели во время обряда? А раввин к ним не присоединился? Твой рыжеволосый мальчик наделен своеобразной энергией – она чувствуется и в его лице, и в голосе, так что я прекрасно понимаю твое восхищение. Помня, как ты критиковала меня за снисходительное отношение и пр., я воздержусь от каких-либо замечаний касательно “политического” характера песен, которые, по твоим словам, он написал после того альбома.
Пожалуйста, извести меня – хотя бы открыткой – о том, получила ли ты посылку. Мы с Микаэлой шлем благословение тебе и Томасу.
23 мая 1961 года, Веркхофинститут им. Розы Люксембург, Дрезден
Дорогая моя Мирьям!
Спешу написать тебе, чтобы принести искренние извинения за то, что обидел тебя своим, как ты выразилась, “легкомысленным тоном”: я обрадовался твоему письму и просто хотел поделиться этой радостью с тобой. Я понимаю, что твое пребывание здесь оказалось для тебя не совсем простым, и я нисколько не пытался преуменьшить серьезность твоих чувств и важность твоего нового союза, употребив слово “приключение”. Что же касается других вещей – не столько личных, сколько идеологических, то, пожалуйста, давай оставим все это для будущих бесед – надеюсь, для них у нас будет еще много возможностей. Пожалуйста, прими отцовские покаянные слова и дай мне знать, прибыла ли уже бандероль с книжкой Т. Манна, а то я беспокоюсь, исправно ли доходит почта!
12 декабря 1968 года, Дрезден, Фицтумштрассе, 5
Дорогая Мирьям!
Похоже, понадобилось потрясение от твоего сообщения об Альме, чтобы я сумел преодолеть внутреннюю преграду, мешавшую мне написать тебе. Собственно, это уже четвертая моя попытка – и надеюсь, на этот раз я все-таки отправлю письмо. Не подумай, что мне дается это с трудом: напротив, я по-прежнему испытываю очень теплые и добрые чувства всякий раз, когда вспоминаю о нашем чересчур кратковременном воссоединении, и я не раз тешил себя надеждой, что нам удастся когда-нибудь снова повидаться. Просто, чтобы написать “настоящее” письмо, требуется досуг и покой – а мне недостает и того и другого, потому что я по-прежнему веду лихорадочную жизнь. Хотя я стараюсь не слишком усердствовать, работа все равно выжимает из меня много сил, и с этим ничего не поделаешь. Дело еще в том, что с недавних пор я получил возможность путешествовать. В сентябре мои исследования привели меня в Испанию – я решил посетить место, всем известное, – Гернику, “ужасы” которой западная пропаганда (ты, наверное, не удивишься, узнав это) преувеличила и исказила. После этого нам с Микаэлой разрешили провести отпуск на озере Гарда в Италии, где я много плавал и, в основном, предавался лени. А потом, в мой день рождения, мы съездили в Верону и слушали “Аиду” в огромном древнеримском амфитеатре, где такая акустика, что голоса певцов слышны под открытым небом без всяких усилителей. Итальянцы в восторге от своей оперы, а я даже не знаю, что мне понравилось больше – представление или публика. Опера и зрители целиком принадлежали друг другу, дополняли друг друга. Жизнь в Италии кажется совсем не такой уж страшно серьезной и тяжеловесной, как здесь, в Германии.
А потому, когда ты говоришь, что мне следует незамедлительно отправиться в Северную Америку, если я хочу застать мать живой, то я рискну предположить, что имею право на
24 июня 1969 года, Дрезден, Фицтумштрассе, 5
Дорогая Мирьям,
С запозданием благодарю тебя за открытку с репродукцией “Герники” Пикассо. Излишне и говорить, что эта картина знакома нам, хотя мы и лишены возможности видеть ее так, как ты можешь видеть ее в Нью-Йорке. Хотя полагаю, ты выбрала именно такую открытку не без ехидства. Спасибо и за поздравления с беременностью Микаэлы! Она уже благополучно произвела на свет Эррола, твоего сводного братика. Прилагаю к письму его очень розовый, но все же довольно милый фотопортрет. Надеюсь, у нас вскоре будет возможность увидеть друг друга. Пожалуйста, извести меня, как только появится хотя бы малейший шанс, что ты снова приедешь навестить нас.
8 ноября 1969 года, Дрезден, Фицтумштрассе, 5
Дорогая Мирьям!
Хочу поблагодарить тебя за четвертую (уже боюсь ошибиться) из нескончаемой серии открыток с “Герникой”, и, хотя твои короткие и довольно загадочные записки не кажутся мне враждебными, я все-таки опасаюсь, что до меня могло не дойти более обстоятельное письмо от тебя за последние несколько месяцев. Пожалуйста, напиши и подтверди, что ничего не пропало, как я опасаюсь! Возможно, ты понимаешь, что я тревожусь по поводу исправной работы почты.
Прими сердечные приветы от Микаэлы и от Эррола. (Поскольку ты уже второй раз просишь меня сообщить точное время его рождения, то сообщаю: согласно выданному свидетельству, он родился ранним утром 26 мая, в три часа четырнадцать минут.)
3 августа 1971 года, Дрезден
Дорогая Мирьям!
С твоего позволения, дочь моя. Вероятно, твой острый ум оказался обманут той крошечной порцией исторической критики, что уместилась на обороте почтовой открытки. Мне кажется, ты чрезмерно склонна мыслить образами и символами, лозунгами и рекламными роликами в стиле Мэдисон-авеню. И все-таки на некоторые твои утверждения необходимо ответить, тем более что они касаются того, что стало делом моей жизни. Ты упоминаешь Ковентри, ты упоминаешь Роттердам, и, разумеется, посылая мне эти открытки, ты снова и снова “упоминаешь” Гернику. Ты пишешь (цветистым почерком, пририсовывая рядом цветы и “пацифики”, словно желая наделить свои слова какими-то средневековыми или библейскими магическими чарами!): “Страдание – это страдание”. Все это ты делаешь, оспаривая ту истину, которую я пытаюсь подтвердить документально: а именно, что бомбежка союзниками Дрездена стала единственной в своем роде нравственной и культурной катастрофой, которая стоит в сознании человечества в одном ряду только с атомными бомбами, сброшенными на японские города (напомню тебе, что в одном Дрездене погибло больше людей, чем в каждом из них). К тому же Дрезден отражает и зверства самих нацистов – те самые зверства, которые олицетворяют все ужасы ХХ века в народном сознании (что совершенно понятно, могу добавить!). Вплоть до того, что многие семьи оказались просто заживо сожжены в бункерах, куда покорно спустились сами или куда их заманили обещаниями безопасности.
До Дрездена не было прецедентов. Ковентри был центром британского оборонного производства. Упускать это из виду – значит упускать из виду существенные факты. Потери среди гражданского населения Ковентри, пусть и ужасающи, явились неизбежным следствием оправданного удара по важной военной мишени. Расследование обстоятельств событий в Роттердаме также обнаруживает скорее один из эпизодов “военной истории”, чем летопись “ужасов” (в отличие от Дрездена). В этом городе была расквартирована дивизия голландской армии, и, по сути, бомбежка привела к капитуляции военных сил Голландии. В “Люфтваффе” даже попытались отменить приказ об авиаударе, когда узнали о мирных предложениях. А то, что эта попытка не удалась, свидетельствует об общем военном хаосе.