Сады диссидентов
Шрифт:
Лишь ее женское естество вернуло ее вспять, туда, где, как она решила, и есть теперь ее место: в ряды всегдашних “потерпевших” от истории – к Народу. Она сотню раз фыркала при слове “феминизм”, когда Мирьям пыталась применить это слово к ее, Розиной, жизни. Что ж, оставалось теперь добавить и этот дополнительный покаянный укол к непостижимой утрате: очень жаль, что она сумела взглянуть на собственную жизнь с позиций Мирьям слишком поздно, когда беседовать об этом можно было лишь с призраком дочери – по такому телефону, который никогда не звонит.
Еврей, которого постигла худшая из утрат – смерть единственного ребенка, – традиционно отворачивался от Бога. А Роза совершила этот
От чего же ей теперь отрекаться?
От материализма.
Вот в таком-то расположении духа пребывала теперь Роза – покаянно отказавшись от былого патрулирования, она морально приготовилась к любому утешению, какое только возможно. В таком-то настроении она и забрела в бар “У Келси”, где явно надеялась найти нечто большее, чем просто укрытие от уличного пекла и стакан ледяной кока-колы с ломтиком лимона, хотя, разумеется, зашла туда и за этим. И в таком-то состоянии она снова перенеслась, благодаря какому-то колдовству сильных желаний, в мир Арчи Банкера. Ведь бар “У Келси” был излюбленным местом Арчи Банкера и находился, если верить титрам сериала, на Северном бульваре. Так почему бы и Розе туда не заглянуть?
Глаза ее после яркого света постепенно приспособились к полумраку, царившему в баре, поэтому Банкер возник из каких-то неясных очертаний, напоминавших циркового медведя в шляпе пирожком: да, вот он, Банкер, сидящий в одиночестве с послеполуденным стаканчиком виски.
Роза осторожно прошла между музыкальным автоматом и автоматом для игры в пинбол и уселась у стойки бара. Приняв самый надменный вид, вытащила из подставки бумажную салфетку и промокнула лоб. В баре находилось пятеро или шестеро мужчин: двое сидели в углу стойки, задумчиво склонив головы над стаканом, другие – за круглыми столиками, которые торчали островками посреди посыпанного опилками пола, – опустили брови, пряча любопытство. Банкер приветствовал Розу каким-то утробным хрюканьем. Бармен повернулся, посмотрел на нее выжидательно и приветливо, не говоря ни слова.
– Пожалуйста, кока-колу с ломтиком лимона.
– А пепси подойдет?
– Подойдет и пепси.
– А чего-нибудь покрепче, чтобы отметить? – вмешался тут Банкер.
– Что отметить, простите? – переспросила Роза. Неужели она сегодня в очередной раз вышла из дома, беззаботно пропустив очередную праздничную дату?
– Я только что выиграл пари! Я тут поспорил с приятелем, с мистером Ван Ранселером – вон он сидит, – что сегодня, во вторник, сюда не зайдет ни одна женщина. Ну, а раз вы принесли мне победу в этом пари, значит, мистер Ван Р. обязан угостить нас всех стаканчиком, верно? – Насколько поняла Роза, он обращался к тому, кто сидел в углу бара, – к тому, кто даже в помещении не снял темных очков. – Да, вы угадали, он слепой. Мы просто ждали, когда вы заговорите, чтобы он тоже понял, что проиграл пари. Но не волнуйтесь – у него деньжищ больше, чем у всех у нас, вместе взятых. Он даже эту, как ее… даже Ширли Темпл переплюнет. Но, раз вы к нам зашли – на компанию ведь не всегда везет, – Банкер произнес последние слова как “ведьме всегда везет”, – я просто подумал, что не погрешим против закона, если выпьем холодного пива – так сказать, в порядке дружеского спрысновения.
– Благодарю, но я не любительница пива.
– Простите за нескромный вопрос: а вы случайно не еврейка?
– Да, именно.
– Ну, тогда надо сказать правду: вы, евреи, не из тех, кто щедро тратится в барах. Не в обиду вам, конечно.
Роза на секунду задумалась.
– А это ваше наблюдение… К чему оно больше относится – к манере пить или тратить деньги?
Банкер поднял руку,
– Ну, слушайте, шотландцы – так те еще хуже!
– Меня зовут Роза.
– А меня Арчи. Да нет, вы не волнуйтесь, пейте себе преспокойно свою пепси-колу.
– А я вас знаю, Арчи. В смысле, я вас уже видела.
– Да ну? Ну и ну! А что же это я вас не признал?
– Меня бы вы не вспомнили, зато я вас запомнила. Я была на похоронах Джерома – Верзилы Каннингема. И слышала, как вы там речь произносили.
На лице Арчи по очереди появлялись удивительные гримасы, отражавшие разнообразие чувств, весьма далеких от светлых и радостных. Наблюдая за ним, Роза вспомнила, как сама была заворожена в тот день в часовне, где проходило прощание с покойником.
– Так вот почему, наверное, я угадал, что вы еврейка, – сказал Арчи даже с некоторой нежностью.
– Может быть.
– Ну, что тут сказать – без Верзилы погрузочная платформа уже не та, совсем не та, что прежде.
– А вы там бригадир, да?
– Уже тридцать шесть лет! Но теперь мне подарили золотые наручные часы. Впрочем, у меня еще есть кое-какие планы.
– И какие же у вас планы?
– Вы сейчас на них смотрите. – Он широким жестом отвел руку в сторону и как-то выразительно поглядел на Розу, словно давая ей понять, что он впустил ее в свои владения или хоромы.
– Сидеть тут со своими… – Роза подбирала слова, но забраковала и “собутыльников”, и “корешей”, понимая, что может обидеть Арчи. – Проводить здесь время с друзьями, да?
– Да вы шутите? С этими-то оболтусами? Еще чего! Нет, я покупаю это заведение – чтобы прикарманивать их денежки! Я превращу его в небольшой ресторанчик, вломлюсь в соседний магазин. В смысле, расширю помещение за счет смежного магазина.
– Ах, вот оно что! Теперь до меня дошло. – Роза снова подавила смех, хотя ее очень насмешила его неумелая галантность – будто на навозном поле расцвел нежный цветок.
– Я себе еще состояние сколочу!
Теперь, проложив себе путь к бару “У Келси”, Роза могла приходить туда когда вздумается.
Похоже, Арчи всегда неподвижно сидел на своем табурете у барной стойки, только иногда бурно возмущался тем, как все несправедливы к “Ричарду Э. Никсону”. По мнению Арчи, дискредитированный президент был последней надеждой страны. “А потом, – скорбно понизив голос, говорил Арчи, – мы все набросились на беднягу”. Если кто-нибудь из завсегдатаев бара спорил с ним (а это были люди, которые могли показаться либералами лишь по контрасту с нетерпимым Арчи), он издавал губами неприличный звук или щурился и говорил приказным тоном: “Вот пьете там – и пейте, и не мешайте мне тишину слушать”. Или: “Да брось! Некогда мне тут с тобой, как это… словами хлестаться!” А потом снова превращался в нахохленного толстяка со своим стаканом разбавленного виски в руках, каким и был минуту назад. Вот это непримиримость!
Что же – вернее, кого же – напоминало все это Розе? Несмотря на все разумные и гуманные суждения, да еще и на английский язык, выкрученный чуть ли не наизнанку? Ее же саму, прежнюю!
Наконец-то у Розы появился один из двойников – ее прежнее “я”. Все, что от нее требовалось, – это усесться на ковер-самолет, то есть на диван в затемненной комнате, – и волшебные огни телевизионной электронно-лучевой трубки переносили ее в бар “У Келси”, а потом оттуда, из бара, она попадала прямиком в бессонный, беспамятный сон. В нем-то она и обретала свободу – словно нарисованная человеческая фигура, которая тайком перешагивает через позолоченную раму, на цыпочках прокрадывается из музея на улицу и идет гулять по ближайшему парку.