Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
В зале суда в тесноте и вперемешку сидели друзья и соседи Бельфлёров, друзья, соседи и родственники Варрелов, просто окрестные жители, которые не знали, на чьей они стороне; а еще многочисленные приезжие — некоторые из них прибыли в Нотога-Фоллз на телегах, запряженных лошадьми, а кто-то в изящных экипажах. Кто победнее, привезли с собой еду и перекусывал снаружи, на площади, несмотря на холод; а кто побогаче — останавливались в «Нотога-хаус» или «Гульд-инн» или приезжали в город на один день из своих поместий на Лейкшор-бульваре, потому что им не терпелось увидеть вдову Бельфлёр и этих ужасных людей, которые зарезали ее мужа и детей. (Некоторые из богатых зрителей в свое время знали старика Жан-Пьера, хотя не спешили это афишировать.) Чтобы
Бедная Джермейн Бельфлёр.
Эта несчастная.
На зарисовках из зала суда можно видеть темноглазую, смотрящую прямо перед собой женщину в глубокой скорби, лет тридцати пяти — сорока, с крупноватой челюстью и преждевременными носогубными складками. По общему мнению, совсем не красавица. Возможно, и была когда-то хорошенькой, но сейчас нет; право слово, не сейчас: в ее поджатом рте, в чуть прищуренных глазах есть что-то упрямое, почти бульдожье, вы не находите? Когда ее вызвали на место свидетеля и она села на стул на высоком постаменте, то стала казаться меньше ростом; голос у нее был нетвердый, немного в нос, какой-то бесполый и решительно не мелодичный, что разочаровало часть зрителей. А когда она отвечала на нескончаемые вопросы обвинителя, а потом на нескончаемые, въедливые вопросы адвоката обвиняемых, все заметили, как она крутила и теребила пальцами край юбки своего грубого платья, глядя в пол, словно это она была преступницей… (Газетчики были разочарованы не только внешностью миссис Бельфлёр, которой недоставало женственности и грации, но и ее показаниями: они были явно отрепетированы. Ведь, без сомнения, истица, как, впрочем, и убийцы, и большинство свидетелей, не осмелились бы рта раскрыть в таком месте, перед судьей, присяжными и толпой зрителей, не вызубри они, как дети для урока, каждое слово; в результате чего, как остроумно заметил один корреспондент из вандерполской газеты, все они — миссис Бельфлёр, и обвиняемые, и их соседи — производили на сторонних наблюдателей впечатление одной большой недоразвитой семейки с интеллектуальным уровнем и манерами запуганных овец. Какие все они неотесанные!)
Деревенщина. Горцы. Белая голытьба. (Да, именно так — несмотря на безразмерные владения Бельфлёров и бесчисленные инвестиции Жан-Пьера.) Там был старый Рейбен с ввалившимися щеками и почти беззубым ртом, с лицом, как печеное яблоко, — Боже, ну и страшилище; и эти Варрелы, впервые в жизни надевшие костюмы и галстуки, Рубен, Уоллес и Сайлас, с виду совсем больной; и этот парень, Майрон, который выглядел не старше семнадцати и озирался в зале суда с потерянной полуулыбкой. Старый Рейбен, Варрелы, миссис Бельфлёр; разве все они не принадлежат к «народцу Лейк-Нуар» с его вечной кровной местью, с дикими нравами, да что с них взять?..
Жизнь, несколько, жизней, отнятых в течение часа.
Ужасное, изнурительное средоточие всех ее мыслей: словно и сама Джермейн лишилась жизни той октябрьской ночью, вместе с остальными. Словно ничего не существовало, помимо того отрезка времени: даже не часа, а нескольких минут.
Извольте изложить суду как можно яснее и не опуская ни одной детали, что именно произошло той ночью…
В зале тишина. Тишина, то и дело прерываемая волнами шепотка. Женщины поворачивались друг к другу, прикрывая руками в перчатках свои губы и слова. Джермейн в замешательстве осеклась. Что она уже сказала, что должна рассказать, ведь она повторяла это много раз, и все переплелось, словно связка лент, словно непомерно длинная нить, может, ей лучше остановиться и порвать эту нить, и начать сначала, или лучше продолжить…
Миссис Бельфлёр, пожалуйста, расскажите нам как можно яснее и не опуская ни одной детали…
Значит, опять. И опять. Нестройная вереница слов. Она вдруг осознает, что кое-что упустила: должна ли она остановиться и вернуться назад, запинаясь и краснея (ведь Джермейн прекрасно
А вы точно уверены, что узнали голоса убийц, миссис Бельфлёр…
И опять, опять их имена; имена, тоже похожие на шаткие камни: Рейбен, и Уоллес, и Рубен, и Сайлас, и Майрон. (Когда Джермейн приходила в себя в доме соседей, она поняла, что в самом деле знает, кто был один, возможно, двое из них; она снова слышала их голоса и узнавала, или почти узнавала, — да, она знала их, правда знала, — но ей посоветовали придерживаться первоначальной «версии», иначе защита непременно захочет допросить ее об этих «воспоминаниях», возникших спустя столько времени после происшествия.)
Обвиняемые за своим столом: с грубыми лицами, хмурые, пришибленные мужчины, у троих пол-лица скрыто бакенбардами, а самый младший, Майрон, с блуждающим взглядом, улыбается судьям и присяжным, как старым друзьям. (Адвокат Варрелов не зря устроил так, что Майрону не пришлось свидетельствовать перед судом: он мог признаться, что помнит, как совершались убийства. Поговаривали, что у бедняги не все дома и, возможно, именно вследствие своей телячьей неуклюжести через несколько месяцев после суда он утонул, перевернувшись на каноэ, в самую обычную погоду.)
Дерзко и вызывающе, с легким, почти нескрываемым обезоруживающим смехом адвокат Варрелов (молодец двадцати восьми лет из Иннисфейла, с политическими амбициями) предложил закрыть дело в связи с недостатком доказательств; ведь у каждого из его клиентов есть алиби — родственники, соседи и собутыльники с самого начала предоставили детальные свидетельства о местонахождении его подзащитных той ночью (это были до смешного подробные рассказы, которые газетчики сочли еще одним доказательством дикости населения вокруг Лейк-Нуар — занятная смесь наивности и животных инстинктов); да и в любом случае ведь не было ни одной улики, ни одной, только обвинения растерянной, недоброжелательной женщины… Почему, скажите на милость, спрашивал молодой человек, растягивая фамилию Бельфлёр, словно какое-то диковинное слово, почему она вообще рассчитывает, что суд поверит, будто в тот ужасный момент она могла кого-то узнать? Если, по ее же свидетельству, на убийцах были маски?
Разумеется, улик не было. Даже косвенных. И у его клиентов было алиби. Каждый из них мог полностью «отчитаться» за каждый час той ночи. Слово одной женщины против слова десятков свидетелей, каждый из которых поклялся на Библии, что говорит правду и только правду.
И вы хотите, чтоб мы поверили, медленно произнес адвокат, с улыбкой оглядывая зал — двенадцать присяжных и самого судью, и зрителей, сгрудившихся на скамьях, как селедки в банке, — вы всерьез хотите, миссис Бельфлёр, чтобы мы поверили в обвинение, которое, опираясь на ваши же слова, можно расценить как явно сомнительное…
Словно разделяя вину своих подзащитных, адвокат вел себя уверенно, смело, нагло, даже возмущался. Где-то он перенял манеру слегка улыбаться сразу после заявления, которое самому ему казалось скандальным; он улыбался едва заметно, запрокинув голову в немом изумлении. И вы хотите, чтобы мы… чтобы суд… Вероятно, он брал уроки красноречия, потому что его высокий пронзительный голос звучал с такой уверенностью! А сам он, невысокий крепыш с животиком, словно дыня, держался очень прямо.