Сак
Шрифт:
Все в округе знали, что Аскер с Гюльсин исчезли в неизвестном направлении. Их везде искали, но найти не могли. А их сын стал убогим. И чабан взмолился, не Богу точно, о том, чтобы никто не мог ему помешать встретиться с Барбеком и осуществить план мщения. Их встреча состоялась. И он с маниакальной последовательностью терроризировал помощника. Но не получал удовлетворения, ибо его злоба не утолялась лишь возможностью половинчатого осуществления своего замысла – изничтожить потомка классового врага. Полоумный отрок ему был не нужен. Ему нужен был настоящий. А настоящий Барбек, в чём он был абсолютно уверен, прятался за маской дурачка, которую как их бригадир ни прилагал усилий, сорвать не смог. Он, может быть, и убил бы подростка, но его коллеги, видя безобидность помощника и тиранство чабана, встали на защиту бесправного и не давали им обоим оставаться наедине, так как понимали, что их встреча без свидетелей может вполне закончиться гибелью мальчишки. Они даже пожаловались начальству на бригадира. С тем побеседовали. После чего чабан перестал при ком-либо бить или ругать
Сын Аскера продолжал исправно выполнять свои обязанности, при случае созерцать красоту горных ландшафтов и подолгу смотреть на западный горизонт, предчувствуя какие-то изменения в мире. Он любил восходы и закаты, любил пение птиц, рёв зверей, ночное звёздное небо, ягнят с овцами, коз-ведунов и синее-синее небо с облаками. Постоянное общение с природой помогало сберечь навыки и знания, которые он по-прежнему скрывал ото всех. Больше семи лет прошло в таком режиме. Ученик старшего пастуха, освоившись со своими обязанностями, не чувствовал какой-то невыносимости условий. Да, тяжело. Да, свиреп и несправедлив наставник. Но у него тайная миссия – сохранение рода. Так что тяготы вполне сносные. И понимая, что испытания главные ещё впереди, юноша готовился к ним с полной серьёзностью. Воспринимая избиения, придирки и угрозы как экзамен. Одного он не знал: как долго его нынешнее положение будет длиться. А оно коренным образом изменилось осенью 1941 года, когда ему исполнилось шестнадцать лет.
Как-то ночью помощник старшего пастуха, оставленный на улице сторожить овец, перед самым рассветом залюбовавшись звездным небосклоном, незаметно для себя задремал среди камней. Очнулся от вскриков: «Волки!» Отара всполошилась, сжавшись в клубок, громко и жалобно блеяла. Все с воплями и криками носились туда-сюда. Барбек колебался, не зная, что предпринимать в первую очередь: то ли со всеми бегать по кругу, то ли затаиться и осмотреться. Вдруг прямо пред ним выросла большущая голова волка. Его желтые глаза пронзили взглядом юношу. Тот не испугался, а схватил рукоятку ножа, прикреплённого к локтю левой руки, но вытаскивать его не стал. Жёлтые зенки волка напомнили ему чьи-то до боли знакомые глаза. До боли знакомые. И он узнал их. «Отец!» – неожиданно вскрикнул парень, тут же убрав руку с рукоятки ножа. Волк фыркнул, закивал огромной головой. Не задрав ни одной овцы, волки исчезли. Стая была большая, не меньше десяти зверей. За завтраком только и было разговоров, что о внезапном появлении хищников и странном их поведении. Волки не задирали баранов, ни на кого не нападали, а покружили немного и испарились. Один лишь старший чабан молчал и косо поглядывал на совершенно спокойно сидевшего помощника. Он тоже видел вожака стаи хищников и тоже узнал глаза бывшего хозяина. После этого случая Адыл перестал преследовать Барбека, даже начал сторониться его и прятать глаза. Но ненависть не проходила, а усиливалась с каждым днём и всё сильнее и сильнее изводила его душу, почерневшую от прикосновения к антибогу, когда он всего один раз молил того, чтобы ему никто не помешал поистязать сына Аскера. Появление отца в облике волка потрясло Барбека, если не сказать больше. Это был знак. Время чабанства закончилось, и ему надо готовиться к чему-то очень важному.
Мой отец, как его учили, в таких случаях садился и начинал медитировать. Незаметно отлучившись, он взобрался на самый высокий хребет в районе пастбища, сел лицом на запад и сомкнул веки. Прочитав молитву, он начал выравнивать дыхание и, когда внутри установился полный покой, вошёл в транс и дал своему астральному телу задание узнать, к чему ему готовиться. Вскоре перед его внутренним оком возникли картины. Из них выделялся кинжал, так как медленнее двигался и более светился. Барбек понял, что это значило. Затем он вернул астральную ипостась на место и завершил медитацию молитвой. После чего помощник бригадира пастухов ежедневно стал уединяться и тренироваться, правильнее сказать – восстанавливать навыки владения несколько позабытыми приёмами кара-куреш. Этот вид единоборства создали мастера рода караимов, отобрав лучшие приёмы других видов борьбы и разработав свои.
Прошло относительно спокойно около месяца. Старший пастух вынашивал план убийства своего ненавистного недруга. В случайный выстрел никто бы не поверил, зная о его отношении к своему подчинённому, поэтому план с огнестрелом отметался. Адыл понимал, что в схватке один на один не одолеет Барбека, ибо хорошо помнил об умении того постоять за себя. Нож тоже не подходил для случайного пореза насмерть. Хоть и владел чабан холодным оружием достаточно профессионально, но не был уверен, что сразит врага наповал сразу, так как могла сработать реакция единоборца-юноши. А потом тот мог легко его и с ножом одолеть. Тем более что Барбек был выучен реагировать молниеносно на угрозу применения любого холодного и огнестрельного оружия. Оставался один вариант – камень. Бросить с расстояния бесшумно вряд ли получится. Увернётся жертва. Значит, надо бить неожиданно, находясь рядом. План застигнуть врасплох готовился тщательно. Наконец момент такой подвернулся. Отара и пастухи ушли далеко вперёд. У ручья остались они вдвоём. В последнее время старший чабан, чтобы усыпить бдительность помощника, старался дружелюбным отношением снять напряжённость, появившуюся между ними несколько лет назад, и со стороны могло показаться, что их взаимоотношения вполне наладились. Так
Их коллеги, чуя неладное, вернулись и застали картину более чем странную. Бригадир лежал навзничь, помощник, как ни в чём не бывало, набирал в ёмкость воду. На вопрос, что случилось, ответил, что начальник их споткнулся и упал. Вроде ничего серьёзного никто не обнаружил на теле, но с шеей несчастного какие-то проблемы появились точно, так как у того голову скрутило набок. Вопросов больше никто не задавал, все догадались, что бригадира уложил на землю подросток, притворявшийся убогим и слабым. Этим же днём пострадавшего отправили в больницу. На следующий день за Барбеком явилась милиция. Больной, придя в себя, заявил органам, что просто оступился и его помощник ни в чём не виновен. Подозреваемого отпустили. Но теперь все в бригаде, лояльно относившиеся к сироте, стали его сторониться, за спиной обзывая «бийским шайтаном». Страх и ненависть сменили их былую жалость к нему. Их бригадир отличался огромным ростом и силой, и чтобы такого джигита одолеть, надо было быть, понятное дело, сильнее его. Получалось, они жалели не ягнёнка, а детёныша барса. Обманутые их чувства требовали мести. Пастухи донесли на юного коллегу, куда следует, мол, тот – замаскировавшийся враг народа. К этому времени из больницы выписался Адыл. О доносе он уже знал. Первым делом он упросил Барбека с ним встретиться. И у того злосчастного родника произошёл такой диалог.
– Здесь Аллах двумя ударами твоих ног излечил меня.
– ?..
– Я ведь искренне уважал и уважаю поныне твоего отца и тебя. Аллах уберёг меня от греха. Поэтому прости меня, Барбек.
– Я прощаю тебя, Адыл.
– Что происходило со мной, объяснить не могу, да и неважно сейчас это.
– А что важно?
– Твоё положение. Помнишь еврея, работавшего у твоего отца?
– Он не работал у отца, он помогал отцу, мне, он был членом нашей семьи, как и ты.
– За него не скажу, ну а я-то помогал небесплатно, мне твой отец платил щедро, не скупился.
– Всякая помощь, как и любая работа, может и должна оплачиваться, и в этом ничего преступного нет.
– Ладно, не придирайся к словам, ты же понимаешь, о чём я хочу сказать.
– Не совсем. Ну да ладно, сейчас это действительно неважно. И что Соломоныч?
– Он работает продавцом в магазине и входит в какой-то совет. И знает не понаслышке обо всём, что творится вокруг.
– Где он работает, и о том, что он входит в какой-то совет, я осведомлён. Он всегда был в курсе всех событий, происходящих не только в наших краях.
– Не заводись. Лучше слушай. На тебя в органах есть анонимка. Скорее всего, тебя снова арестуют, но уже надолго, если не навсегда. Времена тяжёлые, шибко разбираться не будут.
– За что? Ты же никаких показаний не давал против меня.
– Я не давал, зато другие дали. Я виноват перед тобой. И не прощу себе, если тебя из-за меня арестуют.
– Меня арестовать могут за что угодно, хоть как сына бая. Ты лишь повод.
– Вот-вот. Значит, уходить тебе надо отсюда. Уходить сегодня же. Я всем скажу, что у тебя очередной заскок, и ты подался куда глаза глядят. Из нашей бригады тебя искать никто не будет. Твоё отсутствие их лишь успокоит. А ты прямиком иди к Соломонычу. Он будет тебя ждать.
– А ты, что, с ним встречался?
– Да. Он приходил навещать меня в больнице.
– Не он ли тебя надоумил мне всё это сказать?
– Отчасти и он. Когда я пришёл в себя в больнице, то первое, о чём подумал, что же со мной происходило, что вытворял я с тобой? Как я мог молиться шайтану, прося его помочь мне истязать тебя? Надеюсь, Аллах простит мне моё кощунство по отношению к Нему, ибо я отвернулся от Него на время. Все гадости, сделанные собственноручно по отношению к тебе, помню до мельчайших подробностей. Вспоминаю, и словно сердце кто-то внутри режет. Больно, но остановить не могу воспоминания. Твой удар, кстати сказать, классный, сбил пелену с глаз моих. Чуть богу душу не отдал, но зато прояснение пришло. Стыдно, больно, а тут ещё и Соломоныч явился в больницу, и давай урезонивать меня. Он всё про тебя и меня, оказывается, знал. Не вмешивался до поры до времени. А придя в больницу, так и сказал: «Пора принимать меры». Прояснил ситуацию с тобой. То, что он хочет тебе предложить, думаю, тебя может спасти. Какое именно предложение, узнаешь от него самого. Моя задача отправить тебя сегодня же к нему.