Салат из креветок с убийством
Шрифт:
— Это было до того, как мы с Наташей поженились!
— И что? — удивился Хан. — Ты хочешь сказать, что все, что было раньше, вообще не имеет никакого значения?
— Нет… Хорошо, — решил Беркович. — Я, между прочим, был тогда всего лишь сержантом и постоянно цапался с Гореликом…
— Сержант Горелик, — объяснил Хан своей кузине, — был в те годы самым известным в управлении человеком. Он заваливал все дела, какие ему поручали. Кончилось тем, что он ушел из полиции и сейчас держит фалафельную в Шхунат А-тиква. Но это так, к слову. Рассказывай,
— Я бы на твоем месте обязательно женился! — воскликнул инспектор Хутиэли, когда сержант Беркович положил телефонную трубку. — Достаточно посмотреть на тебя, когда ты разговариваешь с Наташей по телефону, и можно смело сказать: человек созрел для брака.
— Какого человека вы имеете в виду, инспектор? — мрачно спросил Беркович. — Если того, кто ждет в приемной, то назвать его человеком можно только при большой игре воображения. Кстати, что это за личность и что ей здесь нужно?
— А, — махнул рукой Хутиэли, — это Арончик. Выглядит он непрезентабельно, потому что провел ночь на площади Дизенгоф.
— Участвовал в демонстрации гомосексуалистов?
— Нет, с сексуальной ориентацией у него все нормально. Настолько нормально, что лет десять назад он сел за изнасилование своей квартирной хозяйки. Выйдя из тюрьмы, явился к ней опять и заявил, что снимать квартиру намерен либо у нее, либо — нигде. Ты ж понимаешь, женщина предпочла не искушать судьбу вторично и отказала. С тех пор Арончик живет на улице.
— А здесь он что делает? — удивился Беркович. — Или его привлекли за бродяжничество?
— Нет, — вздохнул Хутиэли. — У полиции нет собственных хостелей, а для тюрьмы Арончик еще не созрел. Не знаю, чего он хочет сейчас, давно я его не видел, в последний раз он к нам заглядывал года полтора назад, ты еще здесь не работал. А действительно, — инспектор удивленно посмотрел на Берковича, — что ему нужно? Ну-ка, позови, послушаем… Кстати, кто его впустил-то?
Этот вопрос Хутиэли и задал оборванцу лет сорока, когда тот вошел в кабинет и тяжело плюхнулся на единственный свободный стул.
— Кто впустил, кто впустил… — пробормотал Арончик. — Есть еще в полиции добрые люди. Правда, мало.
— А если конкретно? — поморщился инспектор. — Ты ведь пришел, как в старые времена, продать информацию, я правильно понял?
— Правильно, — кивнул Арончик. — Триста шекелей.
— Бюджет в этом году сократили, — покачал головой Хутиэли. — Так что если хочешь поделиться безвозмездно — давай. А если нет, так я тебя привлеку за сокрытие информации о преступлении. Пойдешь в тюрьму.
— Напугал! — хмыкнул Арончик. — Я бы с удовольствием, но ведь судья больше чем на двое суток арест не продлит, какие у вас причины меня сажать? О каком преступлении вы толкуете, инспектор?
— О смерти Моти Визеля, о чем еще! — буркнул Хутиэли, приведя Арончика в состояние крайнего возбуждения.
— Послушайте, инспектор! — воскликнул бродяга. — Вы откуда… Кто вам сказал, что…
— Всем известно, — назидательно произнес инспектор, — что ты околачиваешься возле дома Нурит. Мало тебе одного срока? Не хочет женщина, так оставь ее в покое.
— Не вмешивайтесь в мою личную жизнь, инспектор! — гордо заявил Арончик. — Я, как вы выразились, околачиваюсь там, где мне хочется, у нас свободная страна!
— Безусловно, — согласился Хутиэли. — В той самой квартире, которую Нурит сдавала тебе десять лет назад и где ты ее… м-м…
— Ах, не напоминайте! — вскричал Арончик, воздевая руки.
— Скажите, какой стыдливый… Так вот, в той самой квартире двое суток назад умер жилец, страховой агент по имени Моти Визель. Умер на глазах трех его друзей — стоял и вдруг упал мертвый. Полагаю, что ты можешь что-то сказать о том, почему это произошло. Я прав?
— Вы верно выразились, — задумчиво произнес Арончик. — Такое у меня предчувствие, что Моти хлопнули. Были причины.
— Причины, может, и были, — пожал плечами Хутиэли, — но, да будет тебе известно, эксперт однозначно утверждает, что Визель умер от обширного инфаркта. Никто его не убивал и убить не мог. Так что твоей информации, в чем бы она ни состояла, грош цена…
— Погодите, инспектор, — вмешался Беркович, внимательно слушавший разговор Хутиэли с бродягой, — я слышал об этой истории краем уха на утренней летучке. Дело ведет Горелик?
— Именно. Это дело скинули на сержанта, потому что там и искать-то нечего, — хмыкнул инспектор. — Никакого криминала.
— Смерть Визеля действительно была естественной?
— Однозначно. Инфаркт. Случается даже с молодыми людьми, ничего не поделаешь.
— Я все же хотел бы послушать, что имеет сказать… э-э… Арончик.
— С вашего позволения, мое имя Арон Шикльгрубер, — заявил бродяга, приподнимаясь на стуле.
— Теперь ты понимаешь, Борис, почему этого типа все предпочитают звать только по имени? — ехидно спросил инспектор.
— М-м… да. Так что вы хотели сказать, господин… э-э… Арон?
— Сто шекелей, — потребовал однофамилец главного негодяя планеты.
— И ключ от квартиры? — произнес Беркович фразу, которую присутствующие не поняли. — Хватит с тебя пятьдесят.
Он достал бумажник и протянул Арончику купюру.
— Эй, — воскликнул инспектор, — что ты делаешь? Теперь он тебя достанет своей информацией!
Бродяга схватил купюру, рассмотрел на свет, сложил и спрятал в карман, больше похожий на дыру в одежде.
— Так вот, — сказал Арончик, глядя Берковичу в глаза и не обращая на Хутиэли никакого внимания, — в тот вечер в гостях у Моти были три его друга: Цахи, Реувен и Барак. Цахи работает в компьютерной фирме, Барак — в каком-то министерстве, а Реувен — химик, причем, я слышал, гениальный. Впрочем, это и полиции известно. А неизвестно полиции, что Барак с Реувеном ненавидят Моти сильнее, чем моя бабушка ненавидела свою свекровь, вечная ей память.