Салат из креветок с убийством
Шрифт:
В студии было темно, яркие софиты освещали только небольшую площадку в центре, где разворачивалось действие — неприхотливая инсценировка, которая, по мнению сценариста, должна была произвести на потребителя впечатление разорвавшейся бомбы. Посреди освещенной площадки стояло приспособление, которое должно было навести зрителя на ассоциацию с электрическим стулом. На стуле вполоборота к камере сидела “приговоренная” — артистка Нехама Машаль. На ней была длинная черная хламида, волосы собраны в пучок на затылке, а поза изображала покорность судьбе.
Под бодрую музыку (прием контраста!)
Сценарист Одед Крупник и режиссер Хаим Вермеер сидели в углу, невидимые для артистов, и тихо спорили друг с другом, чтобы их голоса не записались чувствительными микрофонами.
— Мне все равно не нравится, что палачи делают свою работу молча, — сказал режиссер. — Что тебе стоит написать каждому два-три слова? Например, “вот тебе за страдания потребителя” или что-нибудь в этом роде.
— Хаим, — в десятый раз терпеливо объяснял Крупник, — нельзя, чтобы клип был прямолинеен, как гвоздь. Сейчас в нем есть тайна, ты смотришь и думаешь: “А кто вот этот палач? А кто вон тот?” Может, высокий палач — министр финансов? А низкий — директор Банка Израиля? Понятно? В клипе главное — пластика актеров и этой твоей Нехамы, которая играет просто бездарно. Она не способна даже умереть без дурацких претензий на гениальность!
— Помолчи, — прошипел режиссер, пригласивший молодую актрису на роль только потому, что надеялся в будущем затащить ее к себе в постель. — Я знаю, чего хочу.
— Уж это точно, — ехидно сказал сценарист, для которого притязания Вермеера вовсе не были тайной.
Последний палач удалился во тьму, обойдя вокруг казненной инфляции, эффектно отдавшей богу душу и полулежавшей на стуле, низко склонив голову на грудь. Под резкий маршевый ритм софиты замигали, палачи вернулись и сплясали финальный танец, а потом электрик дал полный свет, и режиссер захлопал в ладоши.
— Все! — сказал он. — Закончили!
— Совсем? — с надеждой спросил чей-то голос. Кажется, это был голос помощника режиссера Орена Нира, стоявшего в стороне с текстом режиссерского сценария в руках.
— Пока, — заявил Вермеер. — Сегодня чуть лучше, чем вчера, но все равно это еще не то, что нужно. Господа палачи, я в который раз говорю: ваша пластика должна потрясать, понимаете? Это вам не балет, черт подери, не Новая Израильская опера, это победа! Вы должны быть мрачными, потому что вы палачи, но вас должна переполнять радость, потому что вы победили инфляцию… Нам платят за клип большие деньги, и я хочу, чтобы получился шедевр, а не поделка! Давайте еще раз порепетируем, а потом повторим. Который это был дубль? Седьмой? Ничего, в десятый раз будете играть, как Михоэлс!
— Кто такой этот Михоэлс, которого Хаим поминает через каждое слово? — тихо спросил один из статистов.
— Понятия не имею, — пожал плечами второй. — Актер, видимо.
— Из старой “Габимы”,
— Нехама, — позвал режиссер, наклонился и посмотрел девушке в глаза. Глаза были широко раскрыты и видели только пустоту небытия…
Старший инспектор Беркович и эксперт-криминалист Рон Хан прибыли минут через десять после того, как на пульт дежурного поступил вызов из частной студии видеозаписи. Надо отдать должное Хаиму Вермееру — он лишь на секунду поддался панике, но тут же начал отдавать короткие команды, которые привыкшие к подчинению артисты выполняли быстро, хотя, возможно, с режиссерской точки зрения, и не вполне толково. К прибытию полиции шестеро статистов, два осветителя, оператор, сценарист и помощник режиссера собрались в большой гримерной и мрачно смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Вермеер встретил полицейских и провел в ярко освещенную студию.
— Мы ничего не трогали, — произнес он свистящим шепотом, и Беркович подумал, что этот человек, видимо, так привык к игре, что даже сейчас вел себя неестественно, скорее изображая ужас, нежели испытывая его в действительности. — Я сразу сказал всем, чтобы шли в гримерную и ждали. А под креслом я нашел вот это.
Он показал пальцем, но Беркович уже и сам видел: у левой задней ножки лежал узкий, почти как игла, стилет с длинной тонкой ручкой. Хан наклонился и осторожно поднял орудие убийства за лезвие. Внимательно осмотрев рукоятку, он спрятал стилет в пластиковый пакет и сказал:
— Нет, Борис, на отпечатки не надейся. Работали, скорее всего, в перчатках.
— Я так и думал, — кивнул Беркович. — Иначе было бы просто глупо.
— Резкий удар был нанесен в основание черепа, — продолжал Хан, склонившись над мертвой девушкой. — Смерть наступила мгновенно. Вряд ли она вообще успела понять, что произошло.
— Профессионал? — поднял брови Беркович.
— Возможно, — пожал плечами эксперт. — А может, и нет. Сейчас, по-моему, каждый второй знает, куда нужно ударить, чтобы убить быстро и безболезненно. Вчера я видел фильм…
— Понятно, — перебил Хана старший инспектор и обратился к режиссеру: — Пожалуйста, расскажите очень подробно, как все произошло.
— Как… — Вермеер сжал ладонями щеки. — Мы снимали клип по сценарию “Убить инфляцию”. Предвыборный ролик, дурацкая идея, хотя мой сценарист и утверждает, что она гениальна. К тому же, и денег дали немного, обещали добавить, но вы же знаете — политики всегда обещают. Так что на хороших актеров не хватило, а из того материала, что мне достался…
Ни разу не прервав режиссера, Беркович выслушал подробную историю создания сценария и первых дней съемок. Студию Вермееру предоставляли всего на полтора часа в день, и потому на несколько дублей — а нужно было еще и репетировать — пришлось потратить почти неделю. Сегодня снимали седьмой дубль, но пластика статистов все равно оставляла желать лучшего.