Салават Юлаев
Шрифт:
— Ладно тебе, бобылю, а кто с ребятишками, тем как?! — возражали ему.
Женщины причитали, глядя на чёрные головни, оставшиеся от срубов жилищ, со слезами глотая сизый горячий дым:
— Ни колышка, ни дворушка, ни голого землицы клочочка!.. Где голову приклонить? От ненастья негде укрыться, от грома-молнии схорониться!..
За женщинами кричали ребята.
Собаки подняли вой.
Испуганный скот мычал, косясь на огонь налитыми кровью глазами.
Тяжёлые, низкие тучи багровели в отсветах пламени.
Словно заколдованная, стояла толпа у пожара. Башкиры Айтугана
Окружённые войском пугачевцев, симские заводчане покинули горькую подневольную родину, чтобы в слезах искать новой, более радостной жизни…
Горящий взор Пугачёва, его проникновенные речи, тёплая человеческая простота пленили Салавата. Царь повторил его заветные думы о воле, и думы эти ожили, будто в сказке. Царь словом своим освобождал рабов от неволи, отворял темницы, брал крепости, изгонял чиновников. Тысячи людей во имя воли и правды сходились к нему, под его знамёна. Он звал народы сражаться не за себя — царя, не за честь свою, не за славу, а ради их собственного народного блага.
В песнях славить такого царя, отдать за него жизнь в сражении Салават был готов в любой час…
Весть о том, что царь скоро придёт к их кочевьям и поселениям, вдохновила Салавата. Он готовил ему достойную встречу. Посланные Салаватом друзья вернулись со свежими отрядами, и в горах Кигинского юрта раскинулся огромный табор башкирской конницы. Салават ждал, когда государь призовёт его к бою.
Конные разъезды оберегали табор со всех сторон на десяток вёрст. На вершине горы, прикрывавшей табор со стороны Саткинского завода, куда прорвался Михельсон, были установлены две пушки для охраны горных проходов. Оставшиеся четыре пушки и заставы были поставлены также у речных переправ.
За день до этого Белобородов, по приказу Пугачёва, вышел на помощь к нему в Саткинский завод. Белобородов повёл с собой заводские отряды рабочих с Симского и Катавских заводов. Уходя, Белобородов приказал Салавату ожидать от него вестей.
И вот примчался гонец с сообщением, что государь сам идёт в стан Салавата.
— Все на коней! На коней! — приказал Салават.
— На коней! — закричали сотники и подполковники.
Табор вмиг ожил.
Привыкшие в течение последних дней и ночей к стычкам и битвам, воины мгновенно вскочили в седла. Боевая тревога горела у них в сердцах. По первому слову готовы были они ринуться в бой, когда Салават приказал им выстроиться в порядке со своими знамёнами и значками и объявил, что прибудет сам государь…
— Ак-падша! Белый царь! — подхватили в толпе.
— Орёл летит, орлята вылетают навстречу! — сказал Салават.
И вот из-за ближнего перевала показалась
Салават почувствовал, как сердце его забилось восторженно и тревожно. Вот он увидит его в третий разв своей жизни, и государь прикажет ему идти на врагов, ударить на Михельсона и победить его… Да, Салават был уверен, что он победит…
Оставив вместо себя Кинзю, Салават с горсткой сотников помчался навстречу царю.
Пугачёв в бархатном кафтане поверх красной рубахи сидел в рыдване, запряжённом четвёркой. Впереди него ехали трое всадников с красным знаменем.
Потерпевший поражение от генерала Декалонга и от Михельсона, с третьей стороны угрожаемый Фрейманом, потерявший свою артиллерию и в последнем бою сам раненный пулей, Пугачёв спешил вырваться из готового сомкнуться кольца вражеских войск.
Вместо тысяч людей, окружавших его в Бердской крепости, при нём было теперь всего сотен семь народу. Его приближённые, яицкие вожаки, вырванные из привычных, знакомых мест, вдруг все приутихли. Не многие из них знали даже названия рек, крепостей, городов, лежавших на новом, невольно взятом пути…
Привыкший надеяться больше всего на казаков, Пугачёв и сам несколько растерялся. Его в первый раз начал одолевать страх поражения и гибели. Между яицкими вожаками он снова заметил шушуканье и тайные, полные какого-то особого значения взгляды. За сутки было несколько случаев открытого неповиновения, грабёж придорожной башкирской кочёвки, чувствовался разброд… Тогда, чтобы влить свежие силы в упавших духом людей, Пугачёв вдруг возвысил голос и объявил поход на Москву…
Помогло! Он овладел оставшимися людьми, их сердцами и мыслями. Слово «Москва» вдохновило их…
Говоря о походе в Москву, Пугачёв сказал, что в разных местах на пути к Москве, по его указу, их поджидают готовые к бою войска. Не прошло после этого трёх-четырёх часов перехода, как Пугачёву навстречу вышел его фельдмаршал Белобородов. Отряд Белобородова был потрёпан в боях, но старый служака крепко держал всех в руках и по-прежнему поддерживал дисциплину. Ему случалось служить в Петербурге и в Гатчине, он видывал церемонии встреч и со всею торжественностью рапортовал о своих войсках.
К сопровождающему Пугачёва отряду прибавилось полторы тысячи воинов, но это было не главное, главное — то, что воочию оправдалось царское слово: государя ждали войска. Даже верхушка трезвых яицких интриганов была смущена утвердившейся уверенностью Пугачёва. А он тотчас приблизил к себе Белобородова и окружил себя белобородовскими людьми, которые оттеснили от государя кучку яицких главарей.
Творогов, который за несколько часов до того заговаривал с Коноваловым и Яковом Почиталиным о сдаче на милость Декалонгу, удивлённо крутил головой.
«Вот те на! За нашей спиною его величество вон каких дел натворил: на Москву собрался и войска по пути припас! Чуть было в грех не попали… Висеть бы нам всем…» — раздумывал предатель.
Страдая от раны, Пугачёв не терял самообладания, не обнаруживал признаков боли.
С перевала Кигинской дороги Белобородов указал Пугачёву в долину: