Салават Юлаев
Шрифт:
Прошло несколько дней. С приходом повстанцев завод не прекратил работы. По примеру других заводов, приняв присягу на верность царю Петру Фёдоровичу, завод продолжал работу «на казну», изготовляя оружие для пугачевцев.
Со всем двадцатилетним пылом Салават хозяйничал на заводе. Облечённый чином полковника, освободивший завод от хозяев и их приспешников, провозгласивший свободу на вечные времена, он считал, что может во всех делах представлять собою царя, который его послал.
Сами заводчане признали за ним право миловать и казнить.
Когда
— Такие старые люди? Какая от них польза? Им отдыхать пора. Работать кончал — айда, полезай на печку, спать надо!..
Наивность и добродушие этого «приговора» понравились всем, и Салават понял, что милость, а не суровость есть самое сильное проявление власти.
— А хлеб из заводских амбаров велишь им давать? — спросил заводской атаман.
— Ты атаман. Твой завод, твой и хлеб… А старику как без хлеба жить? Ему ашать надо… Стар, глуп — всё равно, как без хлеба!..
Кругом весело засмеялись.
— И на хлеб воровской не корыстуюсь! — огрызнулся старик. — Хлеб хозяйский. Ты его как даришь?
— Твой заработка за целую жизнь, — просто сказал Салават. — Не хошь — не надо. Айда, голодный на печку ложись!..
— Давай бумагу на хлеб, — сдался старин.
Наутро, когда Салават пришёл в заводскую кузницу, он застал старика в споре с другим кузнецом, взявшим молот вместо него.
— Тебе горна раздувать в трёхкопеечной кузне, а ты к заводскому молоту лезешь! — кричал старик.
— А тебе указ на печи лежать — ты и лежи! Мы на казну работаем, а ты можешь вред принесть без присяги, — с серьёзной миной спорил со стариком молодой, кудрявый, голубоглазый кузнец.
— На печке скушно, бабай? — с усмешкой спросил Салават.
— Зубы не скаль, — воевода! — строго сказал старик. — Сабля — работа тонкая, — где ему справиться!
Но Салават на этот раз рассудил строго: старика, не желавшего присягать государю, в наказанье послали назад в заводской посёлок — «на печку».
Белобородов не вмешивался в «партикулярные» дела завода, возложив все целиком на Салавата.
Зато в другой области — в части военных дел — он завёл здесь свои порядки. Старый вояка не мог терпеть в людях, которым в любую минуту может прийти нужда вступить в битву, полного неумения владеть оружием, незнания военных дел. Объявив себя комендантом завода, он потребовал от заводских «казаков» прохождения военной муштры.
И с удивительной неустанностью, без ропота и с сознанием долга, после горячей дневной работы в цехе отправлялись люди на площадь, чтобы учиться владеть пикой и саблей, или ездили на соседнюю вершину Ильмовых гор, чтобы упражняться в наводке пушек и артиллерийской стрельбе.
После ухода Салавата Юлай вздохнул. Он стал обдумывать, что же такое случилось за эти несколько суматошных суток. Так было все хорошо. Он чувствовал такой радостный праздник в душе, торжество, расплату за все обиды. Для полного удовлетворения не хватало только разрушить завод и пожечь заводские деревни.
И
«А сколько ещё Бухаирку в подвале держать, для чего держать? Судить его, что ли, будут?»
Юлай сам приподнял крышку подвала.
— Айда, Бухаир, подобру говорить с тобой будем. Что мы, враги? Давай я тебя развяжу, — сказал он.
— Давно уж пора, Юлай-агай, долго ты думал! — насмешливо отозвался Бухаир. — Ты всегда обо всём долго думаешь, старина, и во всём робеешь.
— Это как же сказать — чего я робею?
— Перед сыном робеешь, перед казацким царём оробел, перед царской бумагой… Как ты согласился меня посадить в подвал?! За что? Я тебя же спасал от беды и позора… Сеитбай отогнал твой табун — в степях не новое дело. Ты изловчишься — ты у него и коней и овец отобьёшь!.. А чему Салават научает? Чтобы голый, голодный сброд, пастухи, отнимали у бая добро, по рукам расхватали его табуны и стада?! Мальчишка глуп — на то он мальчишка, а ты из ума, что ли, выжил? Подумай сам: пастухи Сеитбая разбирают весь его скот по рукам, на радостях режут барашков, мясо варят, до самого Шайтан-Кудейского юрта слава идёт, как богато живут. Шайтан-Кудейская голытьба — к ним в гости: «Бай-бай-бай! Вот как надо жить! Айда и мы своего Юлая повесим на воротах, табуны его и стада по аулам разделим, по дворам разберём!..» Когда сотня кигинских разбойников-пастухов поскакала грабить стада Сеитбая, я послал своего человека к нему с письмом, чтобы он голякам приготовил встречу. А свои и твои табуны я велел загнать, чтобы их сам шайтан не сыскал. За это ты держишь меня в подвале?!
— Не держу ведь, пустил ведь наверх, верёвки ведь снял, — бормотал Юлай.
— Снимай с ног колоду. Или сына боишься?
— Чего, Бухаирка, болтаешь! Я сына боюсь!..
— Тогда снимай с ног колоду. Снимай колоду… Боишься — сожгу завод?
— Салават сказал — царь спросит за целость завода с моей головы, — робко заметил Юлай.
— А я не сожгу твой завод — пусть стоит. Я сожгу тот завод под самым носом у Салаватки — вот тот я сожгу!.. Отпирай колодки.
И Юлай достал ключ, отпер колодки и почти до утра просидел, беседуя с Бухаиром.
Перед самым утром Бухаир ушёл в горы, а в течение следующей ночи ещё не один десяток его воинов отбился от отряда Юлая и покинул завод.
Салават наехал к Юлаю лишь двое суток спустя после того, как Бухаир был на воле.
— Ты сделал измену, полковник Юлай! — воскликнул в сердцах Салават, узнав об освобождении Бухаира.
— Он брат твоей Амины, твой брат. И мне и тебе позорно держать его, как врага, на верёвке. Он башкирин… Что тебе в его смерти? Пусть он уйдёт и живёт где-нибудь один.