Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры

Бушмин Алексей Сергеевич

Обращение Щедрина к образам литературных героев свидетельствует прежде всего именно о его глубокой вере в общественно-познавательное и воспитательное значение художественной литературы. Щедрин ссылается на художественные обобщения своих предшественников и современников как на факты самой действительности, берет их в качестве веских жизненных аргументов. Относясь к литературным типам как к типам непосредственной жизни, сатирик тем самым признает за первыми все значение жизненной достоверности.

Произведения Щедрина, в которых наряду с его собственными героями действуют герои Фонвизина, Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Гончарова и других писателей, — это наглядно выраженная картина идейно-художественной преемственности.

Подчинение

литературных персонажей задачам своей сатиры осуществляется Щедриным разнообразными способами. В одних случаях использование литературных типов идет в плане полной солидарности с предшественником. Так чаще всего обстоит дело относительно гоголевских героев. Щедрин принимает их как готовое достояние и оперирует ими обычно без особых пояснений. Здесь мы имеем дело просто с приемом оживления героя, все еще сохраняющего свою прежнюю жизненную действенность.

В других случаях, когда Щедрин заимствует литературные типы у предшественников более отдаленного времени, он осовременивает и развивает их в новых исторических условиях — в полном, однако, соответствии с их первоначальными потенциями. Так, например, обычно поступает Щедрин с героями «Недоросля» Фонвизина и «Горя от ума» Грибоедова. Яркий пример — глава о Митрофанах в «Господах ташкентцах» и «Господа Молчалины». Здесь мы имеем дело с приемом обновления литературного героя. Наконец к третьей группе можно отнести такие случаи, когда Щедрин полемически интерпретирует те или иные литературные типы, переосмысливает их со своей точки зрения, ставя их в новые ситуации. Таково обычное отношение Щедрина к героям романов Тургенева и Гончарова.

В «Дневнике провинциала в Петербурге» выступают в качестве делегатов статистического конгресса гоголевские, тургеневские и гончаровские персонажи: Иван Иванович Перерепенко, Собакевич, Веретьев, Кирсанов, Берсенев, Рудин, Лаврецкий и Марк Волохов. Выводя всех их как представителей уездных земств, Щедрин тем самым выражает свое отрицательное отношение к либерализму вообще и к либерализму земскому в частности, действующему заодно и вместе с крепостниками Собакевичами и Перерепенками.

В «Помпадурах и помпадуршах» (глава «Помпадур борьбы», 1873) Щедрин расширяет круг действующих лиц из числа литературных персонажей. Помпадур города Навозного Феденька Кротиков, будучи сперва либералом, окружил себя «блестящей плеядой навозных свободных мыслителей» (IX, 186). В эту плеяду входили: Иван Хлестаков» Иван Тряпичкин, Кузьма Прутков, правитель канцелярии Лаврецкий, чиновник особых поручений Рудин, Веретьев, Волохов, Райский; когда Феденька Кротиков перешел от либерализма к консерватизму, все они, кроме Рудина, поспешили принести покаяние. Главными исполнителями всех Феденькиных предначертаний в фазисе борьбы с крамолой сделались Ноздрев, Тарас Скотинин и Держиморда.

Высмеивая либерализм, олицетворяемый тургеневскими героями, Щедрин дает последним лаконичные, но ядовитые характеристики, отправляясь при этом от тех личных особенностей, которыми наделил своих героев Тургенев. Так, относительно Берсенева сказано: «Это человек мечтательный и рыхлый... у которого только одно в мысли: идти по стопам Грановского. Но идти не самому, а чтоб извозчик вез» (X, 459). Столь же язвительно о Лаврецком: «Он до того ожирел, что лишь с трудом понимал, какие идеи — либеральные и какие — консервативные» (IX, 197).

Следует особо остановиться на своеобразной интерпретации Щедриным таких литературных типов, как Хлестаков, Марк Волохов, Рудин и Чацкий. Все эти образы Щедрин остроумно использовал для разоблачения различных оттенков дворянского либерализма.

Щедринский Хлестаков олицетворяет собою тех пронырливых и пустозвонных либералов, которые с наибольшей легкостью расставались со своим либерализмом, так как ничего

не имели за душой, кроме желания хватать на лету куски, бросаемые им благосклонным начальством. В «Признаках времени» либерализм, скрывающийся под именем Хлестакова, и консерватизм, скрывающийся под именем Давилова, представлены как «мнимые враги». Недоразумения легко устраняются: Хлестаков уговаривает Давилова прекратить публичные сношения с Взяткою, как несовместимые с либерализмом, и заменить их секретными сношениями. Мнимые враги становятся друзьями, заключают оборонительно-наступательный союз, «сливаются в одно нераздельное целое и принимают двойную фамилию Хлестакова-Давилова» (VII, 147).

Щедринский Марк Волохов близок к Хлестакову по своей беспринципности. Но психологическая подкладка их поведения имеет некоторые отличия. Хлестаковым управляет легкомыслие, Волоховым — цинизм. Волохов заявляет, что «ему кто ни поп, тот батька» (IX, 197). Поэтому он служил помпадуру Кротикову и в либеральный и в консервативный фазисы административной деятельности последнего. Щедрин, в сущности говоря, сохранил за Марком Волоховым все те основные черты, которыми наделил его Гончаров. Волохов человек бесшабашный, безнравственный, ему на все наплевать. Искусственно сочетая с этими свойствами героя некоторые черты демократизма, Гончаров сделал тенденциозную попытку дискредитировать фигурой Волохова идеи демократии и социализма. Простым передвижением Марка Волохова в лагерь либерально-консервативный, Щедрин переадресовал гончаровский тип по его подлинному назначению. Здесь мы имеем возможность наблюдать наглядный пример совмещения у Щедрина задач социальной сатиры с задачами литературной полемики.

Наибольшей деформации подверглись в сатире Щедрина образы Рудина и Чацкого, включенные в общее сонмище либералов. Правда, между Рудиным и Чацким, с одной стороны, и остальной массой либералов, с другой, Щедрин сохраняет некоторую дистанцию, но лишь с той целью, чтобы, так сказать, на примере лучших экземпляров полнее и глубже покарать либерализм.

Вот характерный отрывок — диалог рассказчика «Дневника провинциала в Петербурге» с делегатами, прибывшими на статистический конгресс:

« — Рудин! да вы с ума сошли! ведь вы в Дрездене на баррикадах убиты! — воскликнул я вне себя.

— Толкуйте! Это все Тургенев сказки рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне написал, а эпизод у меня самый простой: имею честь рекомендоваться — путивльский делегат. Да-с, батюшка, орудуем! Возбуждаем народ-с! пропагандируем «права человека-с»! воюем с губернатором-с!

— И очень дурно делаете-с, — заметил наставительно Кирсанов, — потому что, строго говоря, и ваши цели, и цели губернатора — одни и те же.

— Толкуй по праздникам! Ведь ты, брат, либерал! Я знаю, ты над передовыми статьями «С.-Петербургских ведомостей» слезы проливаешь! А по-моему, такими либералами только заборы подпирать можно!» (X, 460).

Приведенный отрывок, рисующий первое появление Рудина в сатире Щедрина, является как бы идейной экспозицией ко всей щедринской интерпретации данного тургеневского образа. Рудин лучше Кирсанова, который проповедует единство целей губернатора и земства и либерализм которого пригоден только заборы подпирать. Рудин воюет с губернатором, но именно с губернатором, а не с губернаторами. В «Помпадурах и помпадуршах» Щедрин показывает, как Рудин воюет. Он проповедовал «теорию возрождения России посредством социализма, проводимого мощною рукою администрации» (IX, 194). Когда другие либералы поспешили принести покаяние помпадуру Кротикову, ставшему на путь борьбы с крамолой, Рудин, как крайний либерал, остался нераскаянным и «отправился агитировать страну в тот край, где помпадурствовал Петька Толстолобов» (IX, 197).