Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
— А Разумовского вон в фельдмаршалы пожаловала, однако сюда не думает отпускать. Видать, у него сучок-то покрепче твоего, — хихикнул Чернышов.
— Ну и гад ты, Захар! — рассердился Бекетов.
— Ладно, Никита. Будет о ней. Давай думать, как удрать отсюда.
Но Бекетов молчал, видно, всерьез сердился на генерала.
— Кто тут еще из офицеров есть? — спросил Чернышев, решив переменить тему.
— Видел Тизенгаузена и Салтыкова.
— Которого? Старика?
— Нет, генерал-поручика.
— Хох, впору военный совет открывать. Часом, Фермор не тут?
— Нет. Вилима нет.
— Слава богу, —
Не понравилась Бекетову интонация в голосе генерала, ехидная какая-то.
— Ну и язва ты, Захар.
— Небось заязвишь, коли впереди карачун светит.
— Молись Богу, може, услышит.
— Эх, Никита, Никита, а еще с царицей любился.
— Я же сказал, помолчи об этом, Захар. Будь человеком.
— Ладно, ладно, молчу.
Но молчал Чернышев не долго, погодя несколько, спросил:
— Значит, бежать не станешь? Так?
— Так, Захар. Я слаб, не хочу тебе обузой быть. Да и, если заметят, пристрелят на месте.
— Ладно, Никита, я тоже не побегу, — сказал Чернышов, хотя в мыслях другое держал: «Черта с два. Уловлю момент — смоюсь».
И уже пожалел, что о побеге с Бекетовым заговорил, — кругом люди, кто-нибудь наверняка слышал, может и выдать. Для этих длинных ушей и произнес генерал последнюю фразу: не побегу, мол, и я.
9. Если вы да кабы…
Цорндорфское сражение, пожалуй, самое кровопролитнейшее в Семилетней войне [61] , не выявило победителя, лишь доказало, что противники достойны друг друга. Русская сорокадвухтысячная армия потеряла убитыми более шестнадцати тысяч человек. Пруссаки, имея в начале сражения тридцатитрехтысячную армию, потеряли одиннадцать тысяч солдат, то есть третью часть состава.
Обе армии обескровили друг друга настолько, что на следующий день, 15 августа не решились продолжить эту бойню. Разошлись в разные стороны, увозя не только раненых, но и уводя пленных, имевшихся у обеих сторон, оставляя похоронным командам заботу о павших.
61
Семилетняя война (1756–1763) — велась между Австрией, Францией, Швецией, Саксонией, Россией и Испанией, с одной стороны, Пруссией, Англией и Португалией — с другой. В этой войне русские войска показали свое превосходство над прусской армией. В 1759 г. произошло историческое сражение при Кунерсдорфе, в котором русские наголову разбили пруссаков. В 1760 г. корпус генерала З. Г. Чернышева занял Берлин; в 1761 г. русские под командованием П. А. Румянцева взяли крепость Кольберг. Успехи русского оружия разбили миф о непобедимости армии Фридриха II. И только воцарение Петра III спасло прусскую армию. Он заключил с Фридрихом II мир и вернул занятые русскими территории.
Русская армия ушла на восток, в Ландсберг, прусская — в Кюстрин. На первом же переходе Захару Чернышеву удалось бежать. Он убедил охрану, что у него так расстроилось брюхо, что он вот-вот навалит в портки. Для убедительности генералу пришлось даже приспустить штаны, мол, вот-вот прорвет, дозвольте вон за тот куст. И генеральское брюхо в самый подходящий момент громко проворчало, правда, не от расстройства — от голода.
И Чернышева
Но, оказавшись в кустах, натянул портки, застегнул накрепко и что есть духу припустил прочь. Так и ушел.
Обойдя стороной Цорндорф, он за Вилькельдорфом обнаружил следы ушедшей армии и по ним так и пришел в Ландсберг. Заросший, оборванный, голодный предстал перед главнокомандующим.
— Явился для дальнейшего прохождения…
— Ба-а, Захар Григорьевич, душа моя, — искренне обрадовался Фермор и тут же распорядился накормить генерала.
Чернышеву принесли котелок каши, ложку, и он на бросился на еду, забыв о всяких приличиях. Даже урчал от наслаждения. Но не съел и половины, как Фермор, сидевший напротив, решительно отобрал котелок:
— Нельзя сразу много, Захар Григорьевич.
— Но, Вилим Вилимович, я же не наелся, — просительно сказал Чернышев, облизывая ложку.
— Вот и хорошо. Надысь так же вот, как и вы, явились Панин со Стояновым. Тоже как волки набросились на котелки. Стоянов вроде ничего, а Панин едва не помер. Насилу отходили. Так что потерпи, Захарушка, прошу тебя.
— Ладно, — вздохнул Чернышев. — Сдаю и оружие. — И бросил в котелок ложку.
С сообщением о цорндорфской битве в Петербург при был полковник Розен и, как участник баталии, был принят и выслушан ее величеством. И хотя во время сражения полковник в основном пребывал при штабе возле главнокомандующего, в рассказе о битве он был столь подробен в деталях («Одно ядро сорок семь человек положило!»), что у высокой слушательницы создалось впечатление, будто «наш пострел везде поспел», и она наградила его орденом Александра Невского.
Но уже в Конференции перед мужской аудиторией новоиспеченный кавалер был краток, деловит и точен — столько-то убитых, столько пленных, столько раненых, захвачено тридцать шесть пушек врага, своих потеряно шестьдесят.
— И шуваловские среди них? — встревожился Бутурлин.
— Так точно, и шуваловские среди них.
— Сколько?
Откуда было Розену знать, сколько там было «секретных» шуваловских, но решил не ударить лицом в грязь (кто там станет считать):
— Шуваловских девять.
— Эх, — крякнул Бутурлин с досадой.
Но Розен решил успокоить фельдмаршала:
— Но все их прислуга заклепала, ваше сиятельство.
— Это другое дело, — обрадовался граф и даже похвалил: — Молодцы ребята.
— Скажите, полковник, — заговорил канцлер Воронцов, — как по-вашему мнению, почему все же не удалось под Цорндорфом одолеть прусского короля?
У Розена вскружилась голова от столь важного вопроса, заданного ему самим канцлером. И он, вспомнив реплику Фермора после битвы: «Надо б было нам первыми Дона промышлять», изобразив на лице высокомудрие, изрек:
— Если б мы не у Кюстрина толклись, а пошли б к Франкфурту и разгромили корпус Дона, то Фридрих не посмел бы один идти на нас, побоялся бы.
Члены Конференции переглянулись меж собой, мол, верно говорит полковник. И именно с этой мысли и начали послание Фермору: «…Ежели б вы ранее промыслили Дона, то б не случилось того цорндорфского конфуза».
Однако денщик Розена Курт Штумпф стал везде рассказывать, что битва проиграна русскими, за это был арестован и посажен на дворцовую гауптвахту.