Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
Однажды, глядя в окно на строящийся Зимний дворец, Елизавета Петровна вдруг тихо заплакала.
— Что с вами, ваше величество? — встревожился Олсуфьев.
— Адам, вызови, пожалуйста, Растрелли [64] , — попросила государыня, вытирая платочком со щеки слезы.
Олсуфьев вышел, послал кого-то за архитектором, вернулся снова к ложу ее величества. Вскоре явился запыхавшийся, встревоженный Растрелли, остановился у порога.
— Я пришел, ваше величество.
64
Растрелли
— Подойди ближе, Варфоломей Варфоломеевич.
Растрелли приблизился, стараясь идти на цыпочках, не стучать каблуками.
— Варфоломей Варфоломеевич, скажите, когда вы закончите Зимний дворец?
— В будущем году обязательно, ваше величество.
— Но он ведь почти готов.
— Много времени отнимает внутренняя отделка, ваше величество.
Императрица повернула голову к окну, долго смотрела на дворец. Потом тихо сказала:
— Какой красавец. Как бы мне хотелось пожить в нем.
Растрелли и Олсуфьев переглянулись.
— Поживете, ваше величество. Вот бы мне… — осекся архитектор.
— Что «бы мне», Варфоломей Варфоломеевич? — обернулась к нему государыня.
— Понимаете, ваше величество, отделка задерживается из-за денег.
— Из-за денег? — удивилась Елизавета Петровна. — Сколько надо вам?
— Еще тысяч триста, ваше величество.
— Значит, еще много дел, — вздохнула императрица.
— На первый случай хотя бы сто тысяч.
— Просите в Сенате. Адам Васильевич, — обратилась Елизавета к кабинет-секретарю, — сегодня же вели Сенату найти деньги для Растрелли.
— Хорошо, ваше величество.
— И вообще объяви Сенату, что я очень-очень недовольна их работой. Дела решают медленно, заседания проводят в спорах. Когда я приказала определить купца Герасимова в браковщики пеньки и льна? И это до сих пор не исполнено. Безобразие! И еще. Многие сенаторы в присутствии бывают редко, другие вообще не являются. Пусть обер-прокурор переписывает отсутствующих и доносит мне.
— Вам нельзя волноваться, ваше величество, — напомнил Олсуфьев.
— Как же не волноваться, Адам? Все сенаторы получают приличное содержание, а в присутствие ходят через пень колоду. Вот будет Чернышев мне приносить списки нетчиков, велю вычитать с них жалованье, глядишь, и набежит на отделку дворца. Ступайте, Варфоломей Варфоломеевич, ныне придите в Сенат, объясните им, как и что. Найдут деньги, куда денутся.
Когда Растрелли вышел, императрица велела призвать канцлера. Воронцов появился, тяжело опираясь на трость.
— Что с тобой, Михаил Илларионович? — спросила императрица.
— Болею, матушка, — прокряхтел Воронцов.
— Вы словно все сговорились. Шувалов Петр
Воронцов опустился на диванчик, вздохнул:
— Трудно мне, ваше величество. Тяжело. Дала бы мне помощника хоть.
— Кого ж вам надо?.
— Да князя Александра Михайловича Голицына бы.
— Этого ж из Лондона отзывать?
— Ну а что? Нельзя туда кого другого?
— Нельзя, Михаил Илларионович, нельзя. Александр Голицын весьма искусен в дипломатии. Он там на своем месте.
— Тяжело мне. Ох тяжело, ваше величество. Отпустила б меня. А?
— А кто ж меня отпустит, граф? Я-то посильней вас всех больна. Однако вот тружусь, не сдаюсь. А вы, мужики, разнылись, расхныкались, хуже баб: отпусти, отпусти. Вот, кстати, канцлер, почему вы не ходите в Сенат в присутствие?
— Так ведь дела, матушка. Не разорваться ж.
— Сегодня чтоб были, надо изыскать деньги для Растрелли.
— Постараюсь, матушка.
— И еще, Михаил Илларионович, надо подумать о главнокомандующем. Бутурлин никуда не годится, только то и делал, что бегал от короля. В прошлую кампанию Салтыков два таких сражения выиграл, а этот…
— Може, опять его же воротить? Петра Семеновича?
— Может, и его, если кого другого не найдем. Скажем, эвон Румянцев?
— Мальчишка, молоко на губах не обсохло.
— У Бутурлина давно обсохло, а что проку. А этот, воюет, сказывают, хорошо.
— Оттого и хорошо, что кидается очертя голову. А командующим надо рассудительного, чтоб семь раз отмерял, один раз отрезал.
— Долго они все «отмеряют», — вздохнула императрица. — Сколько лет Кольберга «отрезать» не могут. Стыд головушке. Ныне вот Румянцева туда отрядили, хоть в этом сообразил Бутурлин. Может, что и выйдет.
И на этот раз отмотался Воронцов от присутствия в Сенате. Явившись туда, подозвал Чернышева — обер-прокурора Сената:
— Иван Григорьевич, меня французский посланник ждет, дело весьма важное, ты уж не пиши меня в нетях.
— Как можно, граф? Ведь вас не будет?
— Как ты не понимаешь. Франция, того гляди, с Фридрихом мир заключит, мне ж того допустить никак невозможно, а ты…
— Но ведь не поверит государыня. Вы ж еще ни разу не были в присутствии. А тут вдруг явились.
— Поверит. Я ей обещал быть. Ныне Растрелли деньги вырешать будете, так я «за», так и напиши, канцлер, мол, за выделение.
— Ну ладно, Там посмотрим.
— Не посмотрим, а напиши «был». Ее величество больна, ее беречь надо. Вот пришел же я, с тобой разговариваю, значит, «был».
— Ладно, — согласился Чернышев, — был так был.
Уходя из Сената, Воронцов ворчал себе под нос: «Чертова говорильня. Сиди, слушай всякого…»
На Сенате, где Растрелли запросил для отделки Зимнего дворца аж триста восемьдесят тысяч рублей, решено было выдавать их по частям. На первое время сто тысяч для спешной отделки комнат, предназначенных ее величеству. Тронуло сенаторов сообщение кабинет-секретаря: