Сальватор. Том 2
Шрифт:
– Он еще упорствует! – снова отстраняясь, промолвила г-жа де Маранд.
– Да, любимая, упорствую! Да, я думаю, что вы не можете жить без света и что в кадрили, в вальсе вы бываете так увлечены, очарованы, околдованы, что думаете обо мне не больше, чем о пылинке, поднятой вашими атласными башмачками. Однако для меня настоящая пытка видеть вас или знать, что вас, задыхающуюся, с обнаженными плечами и шеей, сжимают в объятиях десятки фатов, над которыми вы безусловно подсмеиваетесь, но ведь они в мыслях обладают вами в тот момент, как вы им отдаетесь в танце!
– О, продолжайте, продолжайте, – сказала г-жа де Маранд, окидывая поэта любовным взглядом;
– – Вы, может быть, находите, что я несправедлив, эгоистичен, – продолжал между тем Жан Робер. – Про себя вы думаете – я читаю ваши мысли, – что мои театральные или литературные успехи – такое же развлечение, как ваши успехи в свете.
Увы, дорогая, не чистоту души я выставляю перед публикой напоказ, как вы выставляете перед ней свои плечи. Я плачу своими мыслями, замечаниями, знаниями. Мир открывает передо мной свои раны, и я стараюсь если не вылечить их, то по крайней мере указать на них нашим законодателям, а они для общества то же, что врачи для простых смертных. Но вы, Лидия, отдаете толпе всю себя. Цветы, жемчуга, рубины, бриллианты, которыми вы украшаете свое прекрасное тело, словно магниты, притягивают к себе взгляды. Я не раз наблюдал за тем, как вы собираетесь на бал. Казалось, вы готовитесь завоевать целое королевство. Никогда капитан, высаживающийся на вражеский берег, никогда Гийом Нормандский на своем корабле, никогда Фернан Кортес, сжигающий свои корабли, не составляли свои планы тщательнее вас. Вот почему я все еще сомневаюсь, несмотря на то, что вы представляете мне неоспоримые доказательства своей любви.
– Я люблю тебя, – сказала г-жа де Маранд, привлекая его к себе и горячо целуя. – Вот мой ответ.
– Да, ты меня любишь, – подхватил поэт, – ты очень меня любишь, но в любви «очень», не означает «достаточно».
– Послушай! – строго проговорила она. – Поговорим серьезно. Один раз не в счет. Есть ли в целом свете женщина, пользующаяся такой свободой, как я?
– Нет, разумеется, однако…
– Позволь мне договорить и не перебивай. Мысль – дикая птица, пугающаяся малейшего шума. Итак, я сказала, что для замужней женщины я пользуюсь безграничной свободой, какая только доступна женщине. В обмен на эту свободу единственное, что требует от меня муж, – быть гостеприимной хозяйкой его дома, настоящей светской дамой. Знаешь, чего он хочет, когда возвращается? Видеть меня приветливо улыбающейся и отдыхать от своих цифр и расчетов. Знаешь, чего он ждет, когда уходит? Братского рукопожатия, вселяющего в него уверенность, что он оставляет у себя дома друга. И я на всех парусах пустилась в океан, зовущийся светом, изо всех сил пытаясь не налететь на рифы. Однажды лунной ночью я увидела вдали прекрасную страну, манившую меня своими невиданными цветами. Я крикнула: «Земля!» – причалила, ступила на землю, возблагодарила Господа, приведшего меня в землю обетованную, а в этой стране жил ты.
– О, любовь моя! – прошептал Жан Робер, поцеловал Лидию и покачал головой.
– Дай мне договорить, – ласково его отстраняя, молвила она. – Очутившись в стране своих снов, я прежде всего подумала, что останусь здесь навсегда. Но жадный и злобный Океан был рядом, он не хотел выпускать свою жертву, как сказали бы вы, поэты. Он привлекал меня к себе, шелковисто-атласно-кружевная волна кричала мне: «Возвращайся к нам, если не навсегда, то хотя бы время от времени, если хочешь сохранить свою свободу!» И я возвращалась всякий раз, как слышала этот властный голос; я возвращалась, чтобы уплатить дань. Я плачу ее со
Уж если в свете ты живешь, обязан
Соблюсти его законы Высший разум
Не любит крайностей, поверь!
– Молчи! Я люблю тебя! Люблю! – страстно вскричал Жан Робер.
– Будь по-твоему! – кивнула она, покорно принимая поцелуи Жана Робера, но не отвечая ему тем же, будто в глубине души еще сердилась на него. – Раз мы обо всем договорились, вернемся к тому, с чего мы начали разговор. Вы у меня спрашивали, какое чувство наименее значительно, а я вам сказала, желая вам понравиться, что это – чувство ожидания. Что вы на это ответите?
– «Ничего», до тех пор, пока вы будете говорить мне «вы».
– Ну хорошо, я говорю «ты».
– Этого недостаточно. Когда ты задавала свой вопрос, ты прижималась губами к моему лбу. Именно с мыслями об этом поцелуе я и спросил тебя о том, какое чувство наименее значительно, бесполезно или преувеличено.
– Прежде всего, проси прощения за то, что сказал, будто я отдаюсь в свете всем подряд, и я отпущу тебе все грехи.
– Не возражаю, но при условии, что ты скажешь: мыслями ты всегда со мной.
Вместо ответа прелестница распахнула жаркие объятия.
– Послушай! – сказал Жан Робер. – Когда я тебя целую, я тебя вижу, касаюсь, чувствую твой запах, вдыхаю твой аромат, но не слышу, потому что наши губы сливаются в поцелуе, и ни одно слово не способно выразить то, что я при этом испытываю.
Значит, именно слух играет наименьшую роль в подобных обстоятельствах.
– Нет, нет, – сказала она. – Не говори чушь: это чувство ничуть не хуже других, потому что помогает мне услышать твои драгоценные слова.
Госпожа де Маранд была совершенно права, утверждая, что слух – чувство не хуже других. Прибавим, что в настоящих обстоятельствах он даже выходил на первое место.
Наши влюбленные любезничали, не сводя друг с друга глаз, обменивались поцелуями и не замечали – влюбленные такие рассеянные! – что время от времени занавеска в алькове трепещет, словно от сквозняка.
Только призвав на помощь зрение и заглянув за занавески,, наши влюбленные увидели бы человека, который, притаившись за пологом, изо всех сил старался, но не мог сдержать дрожь, объяснявшуюся неудобным положением.
Но случилось так, что в ту минуту, как Жан Робер шестью поцелуями положил конец разговору о шести чувствах, шпионивший за ними человек то ли разволновался от поцелуев, то ли не выдержал напряжения, находясь в неловком положении, и дернулся. Г-жа де Маранд вздрогнула.
Жан Робер, словно лишний раз доказывая свою невосприимчивость, не услышал или сделал вид, что ничего не слышит.
Но, почувствовав, как вздрогнула его возлюбленная, спросил:
– Что с вами, любовь моя?
– Ты ничего не заметил? – затрепетав, удивилась г-жа де Маранд.
– Нет.
– Ну так слушай, – предложила она, повернув голову в сторону кровати.
Жан Робер насторожился. Но, так ничего и не разобрав, он снова взял красавицу за руки и припал к ним губами.
Поцелуй – музыка, сто поцелуев – симфония. Под сводами часовни звучали тысячи поцелуев.
Но если мысль, словно дикую птицу, легко спугнуть, как совсем недавно утверждала г-жа де Маранд, то ангела-хранителя поцелуев испугать еще легче.
Шум, заставивший молодую женщину вздрогнуть, снова достиг ее слуха; теперь она вскрикнула.