Самарянка

Горшков Александр Касьянович

Последний случай, происшедший с ним в клубе, окончательно порвал его отношения с прежними дружками и забавами. По привычке он пошел туда, чтобы скоротать долгий вечер. Возле клуба его встретила компания старых друзей-завсегдатаев. Они были заняты «разогревом» настроения: один из них держал трехлитровую банку самогонки, другой подставлял пластмассовые стаканчики, а единственной «закуской» этого «застолья» была такая же банка холодной колодезной воды, которую разливал по тем же стаканчикам третий.

– О, равнение на появление! – увидев идущего Мишку, компания не могла сдержать своего восторга. – Давай, Мишок, к дружбанам, сегодня жаркий вечер будет.

– Что, танцы-шманцы до упаду? – усмехнулся Мишка,

сразу почувствовав себя чужим в этой компании, потому что отвык от общения.

– Не, жарче! Ждем гостей с Чугреевки. Им, понимаешь ли, своих баб мало, так решили теперь наших щупать. Пора проучить. Вовремя ты пришел, хороший кулак в рыло лишним никогда не будет.

Мишку покоробило от этих слов. Он не горел желанием, как бывало раньше, впутываться в здешние разборки с парнями из соседней деревни.

– Давай, «причастись» вместе с нами перед боем, – тот, кто распоряжался самогонкой, щедро плеснул ему в стаканчик.

– Откуда таких слов нахватался? – Мишке уже хотелось уйти отсюда.

– Да вот, пошел по деревне слушок, что наш старый и верный друг решил начать новую жизнь, – рассмеялся все тот же хозяин компании. – Говорят, в церковь стал ходить, по монастырям кататься, с монахами дружбу водить. А я не верю, что с монахами. Говорю, что с монашками!

Все громко и развязано расхохотались.

– Говорят, что кур доят, а куры яйца несут, – невозмутимо парировал эту шутку Мишка, ставя налитый ему стакан на пенек рядом с банкой.

– Ладно тебе обижаться, – не унимался заводила. – Поделись лучше своим «товаром» – монашечками. Мы ж тебе, видишь, до краев наливаем, не жмемся, хоть и самим мало. Ты что, деревенский петух, чтоб в одиночку всех кур топтать?

Мишка ощутил внутри закипающую злобу. Но он сдерживал себя, чтобы не ответить в тон сыпавшимся в его адрес шуткам, намекам и колкостям.

– Мальчики, бросьте его уламывать, – кокетливо рассмеялась стоявшая посреди компании накрашенная девица. – Я знаю, в чем тут дело. Просто монахам нельзя пить. Я где-то читала. А еще им нельзя… энтого самого… без чего нормальные мужики жить не могут.

Все расхохотались еще громче.

– А с каких пор у него пропал интерес к энтому делу? – завизжала еще одна девица. – По «энтой» части он у нас всегда передовиком производства считался. Хоть орден вешай!

Мишка ощущал в круг компании еще вчера дорогих ему друзей совершенное одиночество. Те, в свою очередь, тоже смотрели на него как на чужака.

– Думаю, вы тут и без меня управитесь, – стараясь не ввязаться в скандал или словесную перепалку, Мишка собрался возвратиться домой, больше не чувствуя интереса к клубным развлечениям. – Против таких языков – как против лома, которому нет приема. Бывайте здоровы, кореша! И меньше нажимайте на это дело, – он кивнул на разлитую самогонку, – а то все девчонки убегут к «чугреевцам». Туго вам тогда придется! Без «энтого» самого…

Мишка старался не обращать внимания на доходившие до его слуха насмешки и деревенские пересуды. Им не было ни конца, ни края. Да и о чем еще было посудачить простым людям, единственной радостью которых были сериалы по телевизору да скудные новости, доходившие с района? Не зная, что произошло с Мишкой за время его неожиданного исчезновения и такого же неожиданного возвращения домой, деревня терялась в догадках, приписывая Мишке одну историю нелепее другой. Хотя сам он и не скрывал того, что ходит и в монастырь, и к соседям, за которыми закрепилось это странное имя – «погорельцы».

2. «ПОГОРЕЛЬЦЫ»

«Погорельцами» называли как заброшенный, позабытый всеми хутор на отшибе далеко от всех окрестных деревень, так и людей, отважившихся поселиться среди дикой глуши, безлюдья,

непроходимых топких болот и соседнего дремучего леса. Это было несколько семей, поселившихся одной дружной коммуной – со своими, им одним ведомыми порядками, дисциплиной и обычаями. Откуда они приехали сюда и что привело их именно в это безлюдное место, новоселы не распространялись. Казалось, их совершенно не смущало то, что этим хутором среди здешних крестьян прочно закрепилась недобрая слава: люди здесь никогда не задерживались надолго, ибо, едва успев пустить корни, неведомо откуда налетевшие пожары гнали хуторян дальше, оставляя за собой лишь пепелища дотла сгоревших деревянных домов, собранных из добротных смолистых бревен. Детей пугали страшными обитателями, якобы живущих в гиблых топях, только и ожидающих очередного смельчака, рискнувшего сунуться сюда, чтобы навеки затащить его в свое мрачное болотное царство. Тех, кто действительно бесследно пропадал тут, даже не пытались искать: настолько все это было бесполезно даже для опытных водолазов-спасателей.

Хотя, если не вспоминать обо всем этом, здешние места необыкновенно красивые. Даже поэтичные. За туманом, всегда, особенно в утреннее и вечернее время, стелющегося над болотами, медленно вырастает стена векового леса: сначала изумрудно-зеленого, а далее все темнее и темнее, превращаясь в подобие некой неприступной крепости, куда не каждый рискнет ступить, чтобы не заблудиться в чащобе. Да и сами болота, если по ним не идти напролом, а знать укромные тропинки, заросшие мохом, не сразу нагонят страх: они больше напоминают старые добрые предания об игривых русалках, любящих водить здесь свои хороводы, заманивая чарующим пением добрых молодцев, но никак о злых ведьмах, леших или иных коварных персонажей тех же сказочных преданий седой русской старины.

Но чтобы добраться от хутора до самого леса, нужно, кроме топких болот, пройти по заболоченному лугу, укрытой густой травой и полевым разноцветьем, и только тогда откроется величественное лесное царство, где каждая тропка так и манит путника вглубь, в чащобу могучих деревьев. То убегая вниз по глубоким оврагам, по вздымаясь вверх по кручам, некоторые из этих тропинок выводили к таинственным пещерам, не дававшим покоя как древним отшельникам, так и нынешним искателям приключений.

Настоящие работы в лесу начинались лишь с наступлением настоящих холодов, когда не только речка, но и все болота промерзали чуть не до самого дна, укрываясь прочным непробиваемым льдом, по которому можно было передвигаться без всякой опаски на любом виде транспорта. Вот тогда-то и оглашался уснувший зимний бор визгом пил, стуком лесничих топоров, оглушительным треском падавших на землю исполинов. Работа закипала, не прекращаясь до самого тепла: лес валили, корчевали, освобождали от мохнатых ветвей и трелевали на местные пилорамы, распуская там на доски, брусья, готовые для строительства.

Наверное, сама природа подсказала первым «погорельцам» лучшее место для поселения: возле самого леса, за болотами. То, что большую часть года они оставались почти отрезанными от всего мира, хуторян не смущало: за зиму они успевали заготовить столько деловой древесины и наторговать ею, что полученной от этого торга средств хватало им вполне, чтобы жить безбедно в ожидании следующей зимы с морозами, превращавшими подступы до хутора в бойкий путь, по которому шла бесперебойная торговля лесом. Но опустошительные пожары – от огня завистников то ли от природной стихии, когда удушливая летняя жара разряжалась грозами – гнали людей с этих мест, пока сюда не приходили все новые и новые смельчаки, чтобы возродить прежнюю жизнь. Но, словно гонимые каким-то злым роком, снова оставались без крова, спасая от огня то, что можно было унести из дома и спасаясь самим, унося ноги от бушевавшего среди прочных смолистых бревен пламени.