Самарянка
Шрифт:
Вот так смотрели на меня не только близкие друзья, но и все дорогие мне люди, узнав о том, что я решил порвать с многообещающей офицерской карьерой и стать монахом. С таким ужасом и сожалением смотрят и сейчас на идущих в монастырь, особенно таких молодых, как ты.
Отец Лаврентий ласково взглянул на Мишку.
– Смотрят, небось, на такого парнягу-красавца и думают: «Зачем он себя живьем хоронит? Зачем эта средневековая дикость? Ведь мы современные люди, а не дикари какие-то дремучие. В каждом из нас столько необычного, нового, неповторимого, столько красоты и гармонии. Зачем же это подгонять под какой-то примитивный серый шаблон, ограничивать или вовсе подавлять? Зачем человека превращать в подобие жалкого холопа, раба, который только и способен падать
Впрочем, так думают не только о тех, кто решил порвать с миром и уйти в монастырь. Эти мысли частенько посещают и незрелых духом монахов. Пришли в монастырь – и терзаются, мучаются, потому как не знают, с чем и зачем пришли сюда.
Мишка боялся перебить отца Лаврентия. Его мысли прямо отвечали на те вопросы, сомнения, с которыми Мишка пришел сюда.
– Если бы человек не отпал от Бога и не заявил: «Я сам!», он получал бы от своего Творца все необходимое и был по-настоящему свободен как личность. Его личность тогда б раскрывалась не в дисках, не в сериалах, а действительно Божественном, прекрасном, бесконечном. Но человек сам ограничил себя, сузил свой мир, в котором сам же мечется, мечется, создает каких-то кумиров, то стонет, плачет, то хохочет, куда-то рвется – то ввысь, за облака, то в океанскую бездну, разглядывает некий смысл в звездах и снова мечется, стонет… А люди смотрят на все это и с восторгом говорят: «Какая удивительная личность! Какая судьба! ».
Не понимают, не ведают, где и в чем обретается истинная свобода. Потому-то и смотрят на идущих в монастырь как на сумасшедших или самоубийц. Не понимают они, что тут все как раз для того и создано, чтобы человек меньше всего заботился о земном, а стремился ввысь и ввысь, как наш «мигарь».
Отец Лаврентий с улыбкой взглянул на самолет.
– Конечно, монашеская жизнь тоже разная бывает, – он снова стал сосредоточенным. – Есть монахи чисто внешние, а есть истинные. Если правильно себя настроить, правильно вести, то жизнь в монастыре в любом случае гораздо удобнее для того, чтобы оторваться от лишних, совершенно ненужных суетных земных пристрастий и возвышаться к подлинно духовному.
Он вздохнул и стал еще более сосредоточенным.
– Да, многим хочется чем-то прославиться, отметиться, оставить память, след на земле. Но ведь след-то этот на песке, а волны времени смывают его. И ничего не остается. Только сам песок, на котором другие стремятся увековечить себя. А ведь душа для того и приходит в сей мир, чтобы спеть одну-единственную песнь, и в нее-то вложить всю свою неповторимость, уникальность, единственность. Чтобы всем было слышно, понятно, кого она славит, о ком поет, о какой любви говорит… К сожалению, человек часто превращает эту дивную песнь в скотское завывание, некое жалкое мычание, блеяние. Так и кричит куда-то в пустоту, воет, кривляется и называет все это своей свободой. Нет, я считаю, бежать надо от такой свободы. Без оглядки бежать!..
Отец Лаврентий замолчал и ласково посмотрел на своего гостя.
– Разговорился я что-то, – он плеснул в оба стакана кипятка. – Совсем забыл поинтересоваться, с чем пришел мой гость. Иль какие вопросы недоуменные есть?..
– Вы мне на них уже ответили, – смущенно улыбнулся Мишка и встал под благословение отца Лаврентия.
6. «КОНЕЦ СВЕТА»
Весна
Была еще причина, по которой он не хотел лишний раз нарушать затворническую жизнь хуторян: он чувствовал, что странные, таинственные «погорельцы» становились еще более таинственными, замкнутыми, что-то тщательно скрывая, маскируя. Они все так же ходили в ближний храм, даже еще ревностнее, вызывая не просто радость, а восхищение настоятеля, который не переставал ставить их в пример всем остальным прихожанам и жителям окрестных деревень. Но, возвращаясь к себе, они снова ставали внутренне неприступными, закрытыми. Все так же, всей общиной, они закрывались в молельной комнате, где истово молили ведомых лишь им «пещерников», стараясь подражать им в строгой, аскетической жизни, непрестанной молитве, строжайших запретах на все, что могло хоть как-то поколебать их устав и вызвать гнев Кормчего. Сам Кормчий требовал от общины неукоснительного подчинения, выведывая у каждого его помыслы, тайные желания, недоумения. Такая исповедь в общине была ежевечерней и совершалась после совместной молитвы у таинственного образа древних «пещерников»: Кормчий облачался в одежды схимника и, затворившись за образом, там до глубокой ночи принимал исповедь, приносимую ему хуторянами в горючих слезах, стонах, рыданиях и раскаянии.
Кто-то видел «погорельцев» в лесу: они шли цепочкой, в глубоком молчании к провалам, через которые открывались лазы в пещеры. Что их влекло туда – никто не знал.
Единственный человек, тосковавший на хуторе за Мишкой, был Андрейка: ему так не хватало мужского общения, мужского тепла, которые он ощущал, бывая со своим старшим другом. Теперь, когда болота раскисли и разлились, он был лишен возможности бегать в деревню и по нескольку дней гостить у Мишки, а тот не спешил на хутор, чтобы не вызывать лишних подозрений и ропота.
После встречи с отцом Лаврентием он почувствовал, что мысли, доселе беспорядочно, хаотично роившиеся в его голове, неожиданно обрели некую стройность, порядок. Ему казалось, что, бродя в некоем лабиринте, он вдруг увидел, как впереди забрезжил свет, и теперь он шел к нему, а все, что его окружало непроглядным мраком, холодом, пугало своею неизвестностью, становилось яснее и яснее. Мишке не хотелось разрушать начавшуюся в нем работу мысли в совершенно новом направлении, которое ему открылось в разговоре с отцом Лаврентием, а посещение «погорельцев», он чувствовал, могло этому помешать.
И еще ему не давал покоя разговор с Андрейкой, когда тот незадолго до весенних паводков и распутицы прибежал к нему в гости.
– Дядя Миша, я вам одну тайну открою, – заговорщически зашептал он, прижавшись к Мишкиному плечу, – только ж вы меня не…
– Запомни: Спецназ своих не сдает и в бою не бросает, – он обнял мальчонку, – валяй свою тайну.
Андрейка сложил свои ладошки трубочкой и зашептал Мишке на ухо:
– Скоро конец света. Очень скоро. На днях…
Мишка обнял мальца и рассмеялся:
– Это кто – грачи, что ли, на крыльях вместе с весной такую новость вам принесли? Или по телеку передали вместе с прогнозом погоды на завтра?
Но Андрейка испуганно зажал Мишке рот:
– Не надо смеяться… Будет. Кормчий объявил…
Мишка рассмеялся еще громче.
– Кормчий? Объявил?
Мальчонка снова закрыл Мишке рот, посмотрев на него умоляющим детским взглядом:
– Дядя Миша, вы ж обещали… Вдруг услышат…