Самая черная птица
Шрифт:
Позже в двух кварталах от Хай-стрит, в таверне «Кут энд Сарджент», видели какого-то человека в весьма плачевном состоянии, похожего на По. Белый костюм куда-то подевался, вместо него на мужчине были драные штаны не по размеру, подпоясанные веревкой, залитая пивом хлопковая рубаха и серый тканевый пиджак.
Через некоторое время друг поэта, доктор Джеймс Снодграсс, обедая у себя дома, получил записку от знакомого наборщика. Текст выглядел примерно следующим образом:
Уважаемый сэр! В таверне около избирательного участка Четвертого округа сидит какой-то довольно обносившийся джентльмен, который называет себя Эдгаром А.
Получив это известие, врач немедленно поспешил в указанное заведение. Там ему сообщили, что писателя нужно искать в другой таверне, «Ганнерс-Холл». Снодграсс рассказал полиции, что уже некоторое время не видел своего старого друга, но много читал в прессе о его постоянно ухудшающемся состоянии, а посему был весьма обеспокоен. Он обнаружил предмет своих тревог сидящим на полу в жалких лохмотьях, с тупым выражением лица.
Бедняга посмотрел на него и не узнал. Доктор напомнил поэту, что является его давним другом.
— Если вы действительно друг — приставьте к моей голове пистолет и вышибите мои бедные мозги.
Умирающего тотчас же отправили в больницу Вашингтонского медицинского колледжа. Несколько дней По промучился, лежа на больничной койке. В какой-то момент тень смерти легла над поэтом, он стал беспокойно ворочаться, выкрикивая что-то нечленораздельное — возможно, имя. Вся комната, по словам очевидцев, звенела от крика, голос несчастного эхом отдавался в гулких коридорах больницы. Однако никто так и не понял, что писатель пытался сказать.
7 октября 1849 года, в пять часов утра, Эдгар Аллан По в последний раз поднялся и выкрикнул, довольно отчетливо:
— Господи, спаси мою бедную душу!
Матцелл передал своему предшественнику письмо, которое тот внимательно прочел:
Всем заинтересованным сторонам, всем, кого это может касаться.
Я доктор медицины, тот, кому выпало ухаживать за мистером По в его последние дни. Кто был с ним в предсмертные часы. Заявляю во всеуслышание: сплетни касательно этого человека — клевета. Во многих кругах считается, что поэт страдал от пьянства и умер от спиртного, но нет ничего более далекого от истины. Да, по прибытии в больницу пациент действительно находился в состоянии физического и морального недомогания. Я сразу решил, что он, вероятно, страдает от mania а potu, белой горячки, но, осмотрев больного, отказался от первоначального диагноза. Бедняга страдал от мозговой лихорадки в ее самой коварной и агрессивной форме. Все же, на всякий случай, я спросил кучера экипажа о состоянии писателя. Возница ответил, что его пассажир не был пьян, хотя легкий запах спиртного и исходил от джентльмена, когда его усаживали в экипаж.
Когда последний час больного был уже близко, я склонился над ним и спросил, не хочет ли великий писатель передать что-либо своим друзьям. Умирающий поднял на меня свой слабый взор, с трудом повернулся и простонал: «О Боже, есть ли у такого пропащего человека, как я, надежда в ином мире?» Через несколько мгновений он продолжил надтреснутым голосом: «Тот, кто восседает на небесах и правит Вселенной, пишет свои законы на челе каждого человеческого существа».
Потом поэт пробормотал еще какие-то гортанные звуки, становившиеся все слабее и слабее, начался тремор конечностей, наконец он погрузился в забытье, и дух Эдгара Аллана По пересек границу, отделяющую время от вечности.
С уважением,
—
— Вы его знаете? — поинтересовался Матцелл.
— Знаю, если это тот самый врач, с которым я несколько раз встречался. Весной 1834 года пришлось арестовать молодого студента-медика, работавшего в нью-йоркской больнице. В последующие годы этот субъект неоднократно попадал под арест, и всякий раз — за одно и то же преступление: кражу трупов. В последнем случае он осквернил могилу молодой женщины, выкопал тело, препарировал его и выставил на всеобщее обозрение самым недостойным образом.
— Стало быть, именно этому доктору выпало ухаживать за умирающим По и засвидетельствовать его смерть? — проговорил суперинтендант.
— Кажется, так. Забавно.
— А что вы думаете, главный констебль, о расхождении в показаниях? По одной версии последним вздохом По были слова «Господи, спаси мою бедную душу», а по другой — «О Боже, есть ли у такого пропащего человека, как я, надежда в ином мире?».
— Не могу вам ответить, — произнес сыщик.
— А утверждение доктора Морана о том, будто вовсе не алкоголь стал причиной смерти, а мозговая лихорадка?
— Я научился не доверять словам людей, даже медиков, уже однажды проявивших себя сомнительно. Опыт и здравый смысл подсказывают, что утверждения этого врача ни в коем случае не следует принимать за правду. — Хейс кивнул в направлении камер первого яруса: — Эти два бандита, что там сидят. Мне нужно поговорить с ними.
Матцелл повернул свою тонкую шею, сдавленную тесным воротником, туда, куда указывал детектив.
— О ком вы, сэр?
— О двух парнях в последней камере. Вы знаете, кто они такие?
— Два жалких хулигана, приехавших из Балтимора на пароходе. Они промышляли вместе с бандой преступников, известных в этом городе как «Кровавые бочки». Мои офицеры обнаружили всю шайку в доках на Саус-стрит. Ребята погнались за ними, но поймать удалось только этих двух. А что вам от них нужно, могу я поинтересоваться?
— Если не ошибаюсь, это Оскар и Оссиан Калленбараки, сыновья Фредерики Лосс из таверны «Ник Мур» в Хобокене. Любопытно, как они сюда попали. В последний раз я видел их еще совсем мальчиками, в ночь смерти их матери. Оссиан выстрелил в нее. Странно, что парни оказались здесь.
Мистер Тренчер, надзиратель, до сих пор сохранивший свое место в тюрьме, отпер замок, радуясь, что снова может послужить своему старому заступнику.
Сыщик пошел к камеру, крепко держа двумя руками дубинку констебля, некоторое время молча и оценивающе разглядывая двух заключенных.
— Парни, вы знаете, кто я такой? — наконец спросил он.
Они знали, кто такой Старина Хейс.
— Вам известно, зачем я здесь?
Братья ответили отрицательно.
— Добропорядочные граждане всегда говорят правду, — предупредил он, для пущей важности стукнув дубинкой по каменному полу. — Я знал нашу мать. Но вас не видел уже несколько лет. Теперь скажите мне, кто из вас кто?
Ольга вернулась из деревушки Фордхем только к вечеру следующего дня. Погода изменилась. От теплого индейского лета не осталось и следа, с севера дул холодный ветер.
Хейс услышал знакомый звук: открылась и сразу же закрылась дверь кухни. Его дочь ворвалась в гостиную, замерзшая и чрезвычайно расстроенная.
— Трус! — закричала она. — Негодяй!
Она встала перед камином, спиной к пламени, дрожа — не то от холода, не то еще от чего-то.
— О ком ты говоришь, Ольга?