Самая холодная зима

Черри Бриттани Ш.

Я откинулся на спинку стула, обдумывая, что делать дальше. Большая часть меня хотела встать, уйти и никогда больше не возвращаться в школу. Но другая часть меня знала, что Старлет права. Большинство людей выражали соболезнования, и на этом всё.

«Как её зовут?»

Почему эти слова Старлет так сильно потрясли меня?

– Ана, – признался я. – Её звали Ана.

– Красивое имя.

– Ага. Было.

– Что она любила?

– Готовить. Она была шеф-поваром. Она была итальянкой и жила в Италии до тринадцати лет.

Она всю жизнь училась кулинарии, и у неё был здесь ресторан под названием Con amore.

– «С любовью», – выдохнула Старлет, переводя название.

Её рука взметнулась к груди.

– Это был любимый ресторан моей мамы. Она тоже была итальянкой. Она сказала, что это самая лучшая итальянская еда, которую можно найти в наших краях. Мы ходили туда каждое воскресенье за свежими рулетиками с ветчиной. Твоя мать была очень талантливой в своём ремесле, Майло. Я рада, что смогла ощутить её частичку.

Я был не из тех, кто плачет, но этот комментарий почти вывел меня из себя.

– Как она любила проводить выходные? – спросила она дальше.

Прижав язык к щеке, я пытался подавить эмоции, которые пробудила Старлет. Никто никогда не задавал мне этот вопрос. Никто никогда не давал мне возможности даже назвать имя моей матери.

Я посмотрел на свои руки и прочистил горло.

– У воды. Она любила рыбалку. Мой дедушка водил её к воде, когда она была маленькой, и это оказалось её любимым хобби. Летом каждые выходные мы с отцом ходили на рыбалку в Эстес-парк. Это его любимый парк, с озером, которое нравилось маме. Мы нашли место, о котором люди не знали, и ловили там рыбу часами. А зимой мы даже ездили на рыбалку на север. Для мамы и папы это было любимое время. Я же его ненавидел: мы бесконечно долго сидели на морозе. Но я всегда просился пойти с ними. Это было что-то вроде нашего дела. Теперь я скучаю по тем холодным дням, которые я проводил вместе с ними на льду.

– Ты ходишь на рыбалку с отцом?

Моя челюсть напряглась.

– Мой отец умер в тот день, когда умерла моя мама.

Её челюсть отвисла от шока.

– О боже мой, я не знала…

Я покачал головой.

– Нет. Физически он ещё здесь, я имею в виду, что в тот день, когда моя мама ушла, мой отец тоже морально ушёл. Он теперь как ходячий мертвец.

– Майло… мне очень жаль. Я не могу себе представить, как это тяжело для тебя.

Я пожал плечами.

– Расскажи мне о своих родителях, – попросил я, нуждаясь в смене темы.

Старлет улыбнулась, но ей было грустно. Тем не менее она приняла мою просьбу.

– Я никогда не рыбачила, но мои родители любят природу. Когда я была ребёнком, мы каждую неделю ходили в походы и катались на велосипеде. Я так давно этого не делала, но это напоминает мне о моей маме. Я рада, что у тебя есть занятие, которое напоминает тебе о твоей.

– Я больше не рыбачу, потому что это напоминает мне о ней.

– Я больше не езжу на велосипеде и не хожу

в походы, потому что это напоминает мне о ней.

Я молчал. Я не знал, как справиться с тем, что чувствовал. Мама могла объяснить мои эмоции лучше, чем я сам.

– Какой была её любимая сладость? – спросила Старлет.

Уголок моего рта дёрнулся.

– «Чашечки Ризес». Сначала она съедала зазубренный край, потом всё остальное.

– Неудивительно. Арахисовое масло – самое вкусное.

Я слегка улыбнулся.

Совсем немного, но она это заметила, и тогда её улыбка тоже стала шире.

У неё это хорошо получалось – улыбаться. Улыбки, наверное, созданы для таких людей, как Старлет. И по-настоящему им идут. Мне больше нравилось гримасничать.

– А какая у твоей любимая сладость? – спросил я.

Она вздрогнула от отвращения:

– Чёрная лакрица.

– Мне жаль слышать, что твоя мама была психопаткой.

Она засмеялась – и я захотел записать этот звук на виниловую пластинку, чтобы можно было воспроизводить его снова и снова.

– Да, у неё были недостатки, и чёрная лакрица была на первом месте в этом списке.

Я немного расслабился и спросил:

– А твоя любимая сладость?

– Красная лакрица, но такая, в веревочке, которую можно развязать. Все остальное скучное.

– Значит, ты из семьи лакричников.

Она наклонилась и зашептала:

– Да, но мне нравятся хорошие, а не сатанинские вкусы.

Я улыбнулся ещё чуть шире.

Она непроизвольно сделала то же самое.

– Мой фаворит – мармелад «Саур Пэч Кидс», – сказал я.

Старлет не спрашивала, но я всё равно поделился. Она одарила меня дьявольским взглядом:

– Тебе нравятся сладости, похожие на тебя?

– Что ты имеешь в виду?

– Сначала кислый, а потом шокирующе сладкий?

Я хмыкнул:

– Нет. Я скорее просто очень кислый.

Она снова рассмеялась.

«Чёрт возьми, этот смех».

– Мне нравятся «Саур Пэч Кидс». Но я сначала слизываю кислинку, вместо того чтобы просто положить их в рот, – объяснила она.

Мысль о том, как она облизывает мармелад, доставила мне больше удовольствия, чем я хотел признавать.

– Это странно.

– Я странная.

– Именно. – Я поёрзал на стуле и покрутил руками. – Можешь оказать мне услугу?

– Что такое?

– Поспрашивай меня еще о моей маме.

Она сделала именно это. Она задала, как мне показалось, миллион вопросов, и тем не менее я чувствовал, что их недостаточно. Мы пробыли в библиотеке дольше, чем планировалось. Мы говорили о наших мамах так, как будто они ещё живы. Я рассказал ей истории о своей матери, которыми никогда ни с кем не делился. Старлет плакала, но для меня это не было сюрпризом. Казалось, она из тех, кто чувствует всё немного глубже, чем другие. Мне было интересно, каково это – всегда, несмотря ни на что, сопереживать ближнему.