Самая лучшая МАМА Земли. или хроники жизни в двух измерениях
Шрифт:
– А как же ты женился? – удивилась Наташа.
– Это было просто увлечение, – оправдывался художник, продолжая ходить по комнате и глядя куда-то в потолок.
Затем он перешел на тему о чувствительности, где счел нужным заметить, что это качество у него развито, как у художника, в совершенстве.
– Я могу с одного взгляда определить фигуру женщины, под какой бы одеждой она не была», – хвастался он.
И когда его красноречие иссякло, он, сославшись на какую-то причину, ушел. У нас с Наташей возник спор.
– Костя тебе понравился? – спросил я.
– Да! Он рассуждает грамотно и обдуманно!
Во мне
– Просто этот человек имеет большой запас заученных фраз, и я не спорю, он вставляет их к месту, но со временем это запас может исчерпаться, или будет повторяться. И тогда это быстро надоест. Кто его знает, быть может, он своей жене тоже когда-то говорил, что у него есть сильная, никому не отданная любовь. Я ему почему-то мало верю.
– Быть может, ты не веришь, что он умеет определять фигуры людей под одеждой? – спрашивала Наташа.
– Это может сделать каждый человек, если только он видит. Конечно, художники – натурщики, рисующие людей, определяют более точно. Но какой же он художник?! Он такой же художник, как и я поэт! В какой печати были опубликованы его картины? От его рисунков люди начинают заикаться, страдают бессонницей. И если он еще будет продолжать рисовать, наверняка сойдут с ума! – горячился я.
Это был наш первый дружеский спор. Он не помешал нашей дружбе, а еще крепче сделал ее.
Подходил новый 1965 год. Мы с Наташей договорились встретить его вместе. Дня за два до Нового года, я принес в ее комнату самую красивую елочку из моего леса. Я смотрел, как радуется Наташа и тоже радовался вместе с ней. Мы вместе ее украсили игрушками и снежинками, обсыпали друг друга серебристым снегом, повесили две бенгальских свечи, выключили свет и подожгли их. Свечи горели, разбрасывая искры, освещая елку, игрушки и комнату. Мы стояли, обнявшись, и радовались, как дети. А когда от свечи остались только два уголька, которые все тускнели с каждой секундой, мы все продолжали стоять и смотреть. А когда не стало видно и угольков, мы обнялись еще крепче, и, чуть покачиваясь и ни о чем не говоря, продолжали стоять, каждый думая о своем. Было легко и радостно. Рядом был друг, которого я любил больше всего на свете!
Это была неповторимая предновогодняя елочка. И она стояла украшенной еще долго, пока не стала осыпаться, пока не стала некрасивой, но для меня она всегда будет нарядной и самой красивой в мире.
Наступили зимние каникулы. Наташа уехала к родителям. Я подал заявление на расчет и отрабатывал последние дни. Мы переезжали в город. Как мне и не хотелось уезжать из леса, но этого хотела Наташа, этого требовали все родственники. И я уехал. Уехал из леса, но сам душою был там, где осталась Наташа, где так много было прекрасного. Я каждый день писал ей письма, с нетерпением ждал почту, и радости моей не было предела, если в ящике оказывалось письмо от Наташи.
О том, что Наташа – настоящий друг, я убедился после маленького недоразумения, которое произошло со мной при расчете. Я сидел в конторе и ждал, когда закончится собрание. Мне нужен был мой мастер. После собрания я его нашел, и мастер стал писать мне справку, необходимую для расчета. Вдруг меня потребовал к себе директор. Я вошел в кабинет в кабинет.
– Миронов, – начал он, – куда ты дел бензопилу «Дружба»?
– Какую еще «Дружбу?» – удивился я.
– Не делай
И стал звонить: «Алло! Милицию дайте, пожалуйста!» И затем: « Здесь есть человек, который похитил из конторы «Дружбу». Пока шло собрание, он воспользовался этим и унес ее куда-то. Приезжайте и заберите его». От негодования и несправедливости я не знал даже, что и сказать. Слова и мысли путались в голове, и первое, что пришло, это:
– Вы за свои слова отвечаете? – спросил я директора.
– Да! – ответил он, – отвечаю.
Я расстроенный вышел в коридор. Директор, боясь, чтобы я не сбежал, тоже несколько раз выходил в коридор. Но я не был ни в чем виноват, и мне не зачем было сбегать. И тут пришел Коля. Коля, с которым я около года жил под одной крышей, питался из одной миски, курил последнюю папиросу пополам. Жизнь и работа в лесу подружила нас. Как я был рад этой встрече! Коротко объяснил ему, что я обвиняюсь в воровстве, и сейчас меня должны забрать. За время жизни в лесу м с колей узнали друг друга, как каждый знает самого себя. И я знал, что Коля верит в мою невиновность, но не знает, чем мне помочь. И я попросил:
– Если меня сегодня вечером не будет дома, то ты, пожалуйста, зайди ко мне домой и объясни это недоразумение, только осторожно, не напугай маму.
– Хорошо, я зайду, и если тебя и завтра не будет дома, я зайду в милицию.
Я был тронут беспокойством друга. В конторе мне было неловко, так как на меня смотрели как на вора, и я с нетерпением ждал, когда приедет милиция. Вскоре я уже сидел в машине с решеткой, а сержант в милицейской форме укоризненно говорил: «Тоже мне воры! За какую-то безделушку ищут себе срок на три года. И то хорошо, если только три дадут». Я молчал, я был убит морально. Не хотелось ни оправдываться перед сержантом, ни доказывать своей невиновности.
Привели прямо к начальнику милиции. Я вошел. Подполковник сидел за столом и смотрел куда-то в сторону, даже не повернув головы при моем входе. Он молчал, молчал и я. Давая о себе знать, я кашлянул, но подполковник даже не шевельнулся. И все так же, не глядя на меня и не поворачивая головы, он спросил:
– Ну, как было дело, рассказывай!
– Мне не о чем рассказывать, – заговорил и я.
Подполковник снова молчал. После продолжительной паузы он добавил:
– Ну что же, придется тебе посидеть и подумать.
– Я приехал сюда не для того, чтобы сидеть и думать, а рассчитываться с работы, – возражал я.
Но вместо ответа подполковник нажал кнопку. Вошел сержант, и меня увели. Сержант увел меня в пустой коридор. Слышно было, как разговаривают и ходят люди в соседней комнате. Я тоже стал прогуливаться, куря папиросу за папиросой. Ходил и думал, как забеспокоится мама, когда узнает, что меня забрали. Я знал, что мама верит в мою невиновность, но на душе от этого не было легче. Сколько я проходил – не знаю, только вызвали меня снова и на этот раз повели в другую комнату. В комнате сидел лейтенант. «Следователь» – подумал я. Начались допросы, вопросы, и так до самого вечера. Лейтенант поверил в мою невиновность и отпустил меня домой, потребовав, чтобы я не отлучался никуда из дому. Я ушел подавленный. Чем я мог доказать свою невиновность? Ведь в конторе никого не было, кроме меня, и «Дружбы» я там не видел.