Самая мерзкая часть тела
Шрифт:
Между прочим, когда Валера из Томска возвращалась, то думала, что Стася дверь откроет, а не отец в нестиранной тельняшке. Действительно, где еще сестренке жить, как не в пустующей неделями квартире? Особенно зимой. Горячий пятак приложил к замерзшему стеклу и первым узнаешь, что во дворе "Книжного мира" разгружают коричневый контейнер с разумным, добрым, вечным. Ну, чем не место для будущего библиотекаря?
— Не, забоялась, что меня кормить придется, — папаша, как всегда, тень на плетень не наводил и не печалился. — Да и ближе вроде ей там. Через дорогу от общежития институт.
Просто не стало материнских коротких
Ну, еще бы! Дочь героического бригадира Савелия Синенко. Погиб на лесосеке в лютую зиму шестьдесят третьего. Звучит? Конечно. Известно, какую и куда линию продолжить. А у Валерки что? Лесные ночи да луна. Начало где, и то не ясно.
Короче, если что-то и было общее, то, извините, в силу детской недееспособности. А в новой, уже городской жизни Стася не собиралась пачкаться. И ладно. Приветы от тетки передавала раз в два месяца, и молодец. Делала вид. Не подводила.
До марта. В марте этого года столкнулись сестры в «Льдинке», и дальше одни черные глаза. Ни одной точки соприкосновения. И почему их, таких правильных и яснооких, сюда тянет? Загадка, думала Валера, тайна идейно-зрелого сознания. Наверное, чтобы праведного гнева огонь в душе не гас. Жег все приличные места, от края юбки и до пяток. Не ниже и не выше. Звал только вперед. Да. Точно.
Так или иначе, но симпатичные студентки, натуры поэтические, для невинного торжества, именин с пуншем и мороженым, выбрали совершенно неподходящее, неприспособленное место. Гнилое. Второй этаж кафе «Льдинка». Суббота. Двадцать тридцать. На третьем этаже вот-вот начнутся танцы с водкой, а на первым — блевотина с милицией и анашой. Абзац!
— Значит, вот так ты живешь?
— Ага!
И как отрезало. Ни вестей, ни новостей. Даже неизвестно у кого деньги на книжки перед стипендией занимала с той поры. Прокляла. На помойку выбросила. И вдруг, не раньше и не позже, возникла в потной духоте Трансагентства. Схватила за рукав и, не успела Лера в ответ на "здравствуй, здравствуй" что-то буркнуть, дознание начала. Допрос.
— Ты еще здесь?
— А где же мне быть?
— Как где?
Какая, черт возьми, серьезность. Какое неподражаемое превосходство во всем нелепом облике сестрицы. А в зеркало смотреться хотя бы иногда не пробовала, родимая? Зануда и всезнайка. Ей-Богу, при таком мышином прикиде, цвета мокриц и вшей, даже бухие механизаторы к тебе в клуб не придут. Не станут спрашивать "Как закалялась сталь".
— Как где? Да, в Томске же, конечно.
Что? Это вот так мы расхрабрились? Ехидничать надумали, шутки шутить, рыбку за хвост хватать? Не пожалеешь, детка?
— Это с чего… откуда уверенность такая, солнышко?
— Тоже мне тайна, да об этом вся Культура только и говорит.
— О чем?
— О том, что сын у Ермачихи женится против ее воли.
Ляжки
Отлила кровь. Артерии и вены пересохли. А розовая кожа стала белой. Бумага для заметок. Для галочек, бессмысленных кружков и точек.
Ну, значит, куда-то прилила. Зашкалила, где-то взметнулась выше риски, свернула шею стрелкам. Ударила в виски, багрянцем окрасила щеки и уши. Взорвалась пепси-колой в ляжках. Фанфарами блеснула на крыше четверга.
Да. В тот самый
А трубку снять некому. Узел циклона разрубить, на половине первой трели оборвать резкую. Прекратить стальным и лаконичным:
— Кузнецов, слушаю вас.
Нет товарища. Отсутствует Ефим Айзикович. По давней и неизменной традиции с середины мая по середину сентября в лесах, в полях вдохновение ищет. Над могучей рекой Томью на походной «Эрике» кует передовицы, живописует подвиги народа и партии, что суть едины! Сидит безвылазно за городом, в доме творчества журналистов «Журавлик», расправив крылья, зорко смотрит вдаль и бьет по клавишам. Решительно. Сурово. А Иду Соломоновну если из поля зрения и выпускает, то максимум на сутки раз в неделю, котлеток отпрыску нажарить да борщеца сварить.
И вот Толяну приходится все делать самому. Даже бросать омлет, искрящийся горячим сыром и майонезом, вилку ронять и шпарить из кухни в папашины покои, бежать, покуда дурацкий аппаратик с диском не загадил звонками, как птичьим, мелким пометом, всю квартиру.
— Алло.
— Анатолий?
— Да, я.
— А это тезка. Не узнал?
С первого слова! Мгновенно, тут же! И даже мысль успела пронестись, звездочкой вспыхнуть в темечке: "Неужто?" Вопросов больше нет, у нас и у Москвы полная ясность, кто, что и почему. С ответственным заданьем справитесь! Пакуйте чемоданы, грузите аппарат, плетите косы, делайте обрезанье, работать предстоит в балтийском клубе с ансамблем женского народного танца из Узбекистана "Шахноза".
Все верно. Не ошибся Толик. В симпатичном двухэтажном особнячке, в кабинетике с видом на школьные тополя номерок старого знакомого накрутил тезка. Анатолий Васильевич Тимощенко. Еще недавно вожак институтской молодежи, а ныне уже заведующий отделом обкома ВЛКСМ. Это он когда-то остановил скольженье Кузнеца вниз по наклонной плоскости, талантливому юноше помог на верную дорогу выйти, и вот, как здорово, два года минуло, а помнит. Не забывает о ребятах, печется о своих:
— Собраться быстро сможете? Транспорт наш.
Казенный! Даровой! Только дорога не на запад стелется, а вбок, на северо-восток. Тимоха звал клуб "33 и 1/3" не в олимпийскую столицу, пока лишь на турбазу «Юность». Приглашал озвучить и подсветить последний вечер областного слета молодых рационализаторов производства. Еще немного поработать, погорбатить, попахать на положение и авторитет.
В таких делах он дока, Анатолий Васильевич. Разбирается. Не зря же за каких-то полтора года взлетел от рядового инструктора до заворготделом. Знает, как зарабатывают вес и уважение. Серьезный человек. Завистники, и те не могут не признать. Про пустомелю и шестерку парашу гнусную не пустят, что, дескать, надавил и повлиял на компетентное и беспристрастное жюри. То есть сомнений нет ни у кого, он это может. Решит, если захочет.