Самая настоящая Золушка
Шрифт:
Слово за словом, день за днем и месяц за месяцем я пересказываю своему Сломанному принцу скорбную повесть моей жизни. Как мы с матерью голодали, как я донашивала обувь с дырявыми подошвами, как завидовала всем, кто живет лучше меня. Как пришла на свой первый бал, чтобы найти Спонсора для своей будущей красивой жизни, и как в тот день все изменилось. Шаг за шагом, не упуская даже самых грязных подробностей.
Правда не должна быть красивой, правда должна быть правдой.
Глава пятьдесят
Кирилл
Морозов всегда хотел получить больше, чем заслуживал.
Я помню слова отца после их очередной ссоры, хоть был тогда еще совсем ребенком: «Когда-нибудь он укусит руку, которая его кормит, Кирилл, и постарайся быть к этому готовым, потому что нас с матерью тогда может уже не быть рядом».
Как можно подготовиться к тому, что человек, который всегда стоит у тебя за правым плечом и ближе всех, в один прекрасный день может просто перерезать тебе глотку?
Я не знал, и никто меня этому не научил. На табличках, которыми мать «показывала» мне, как жить, чтобы люди не понимали, что я не такой, как все, не было подходящей ситуации. Там не было рисунка с предательством и надписи: «Так выглядит предательство, ты должен сделать это, это и вот это, и тогда никто не поймет, что ты — идиот».
Поэтому на всякий случай я подозревал всех.
Даже Катю.
А когда в день нашей свадьбы Морозов вдруг заявил, что она — его дочь, я понял, что не ошибся.
Такие совпадения случаются только в мультфильмах для маленьких девочек. И еще в дешевых мелодрамах. Но когда на кону стоят «миллионы в тени», которые по странному стечению обстоятельств вдруг оказываются в руках любимой и, наконец, обретенной дочери жадной твари, совпадениям нет места. Когда такое же подозрение озвучила моя сестра, я понял, что два человека не могут одинаково заблуждаться.
И нашел возможность сделать тест на родство.
Самым непонятным оставалось другое: Катя, несмотря на то, что не могла быть и не была дочерью Морозова, продолжала в это верить. Как будто действительно считала себя его дочерью. Не поддельной, для отвоза глаз, а настоящей. И за нас она сражалась так отчаянно, как будто ее никогда не интересовали мои деньги, а в самом деле был нужен только я. Даже если бы мы оказались на улице без копейки — я был уверен, что она никуда не уйдет.
До того проклятого дня, когда она упала с лестницы и забыла все, чем жила последний год.
«Видите ли, Кирилл Владимирович, — сказала ее психиатр после первых сеансов, — то, что происходит с Катей — не редкость в моей практике. Но все же она ведет себя довольно странно. Такой уровень самозащиты обычно характерен для событий, которые могут быть губительными для личности человека. Знаете, как если бы она вдруг узнала что-то такое, что разрушило бы не только ваши с ней отношения, но и всю ее жизнь».
— Я хочу, чтобы мы поехали домой, — предлагаю я, но Катя упрямо вертит головой. Кажется, она собралась провести в этом углу всю жизнь. И я ее прекрасно понимаю, потому что у меня тоже есть безопасный
— Я не могу, понимаешь? — Она чуть не плачет и пытается сбросить мои ладони, которыми я пытаюсь потянуть на себя ее руки. Забыла, что для этого мне приходится с головой нырнуть в боль и делать вид, что я не чувствую острые порезы на коже каждый раз, как она проводит по ней пальцами. — Я не заслуживаю тебя!
— Мне плевать, Катя. Я хочу, чтобы ты была в нашем доме, под моей защитой.
Она перестает трястись и смотрит на меня огромными глазами, в которых так много надежды, что ее, как сладость, можно густо намазывать на корку хлеба. Моргает, подается вперед, чуть наклоняя голову, как животное, которое прислушивается к приятному звуку.
— Я хреновый муж, Катя. Но я не дам вас в обиду.
— Этот ребенок — он может быть не твоим!
Она обхватывает голову руками, снова сжимается, как будто хочет спрятаться в себе самой, навсегда закрыться в надежном бомбоубежище.
— Я врала тебя, Кирилл, — трясясь и стуча зубами, говорит она. — Всегда и во всем. Я не знаю, почему вспомнила об этом только сейчас, но… Наверное, — я слышу горький смешок, — я намного более ненормальная, чем ты.
— Значит, у нас будет идеальная семья, — подбадриваю я.
Это очень больно: делать то, что противоречит моей природе, что не расписано на карточках с подсказками и что — я чувствую — впервые идет не из головы, а откуда-то изнутри меня. Тонкая острая струна с шипами, которая сочится вместе с кровью у меня из сердца. Мои эмоции, голые и непонятные, как улыбка, которую я впервые применяю без репетиции и подготовки.
Я чувствую боль и чувствую, что живу.
И все это вместе, наверное, очень похоже на то, что нормальные люди называют «счастьем».
— Один псих — это просто псих, — вспоминаю бог знает откуда взявшиеся в моей голове слова. — А два психа — это два счастливых человека.
— Все совсем не так, — мотает головой Катя, но все-таки разрешается вынуть ее из убежища и, когда беру ее на руки, доверчиво, всем телом, прижимается ко мне. — Но мы точно два психа.
Мы на минуту пересекаемся взглядами.
И это так близко и интимно, как будто мы занялись ментальным сексом. Глубже и откровеннее, чем если бы лежали голые в постели.
Я нуждаюсь в ней больше, чем в карточках, которые научили меня «правильной» жизни, потому что она научила чувствовать вкус неправильности.
— Поцелуй меня, Золушка, — дрожащим голосом прошу я. — Даже если я весь истеку кровью.
У Кати очень удивленное и растерянное лицо. Она очень похожа на потерявшегося в большом магазине ребенка: вокруг много красивых игрушек, что-то звенит и играет прямо у нее перед носом, но ей страшно сделать хоть шаг, потому что тогда ее могут не найти родители, которые, наверное, уже хватились пропажу и носятся по этажам.