Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)
Шрифт:
— Давай вечером где-нибудь посидим, выпьем винца, — говорил.
А сокурсницы были москвичками и их отпугивали мои провинциальные замашки. К тому же, они, всезнающие, практичные, и не собирались встречаться с бездомным и безденежным парнем из общаги. Ну и главное — я ходил в середнячках, а в группе были по-настоящему талантливые парни. Короче, потерпев несколько поражений подряд, я приуныл и на некоторое время поставил крест на личной жизни.
После окончания училища меня распределили в детский театр. Как декоратор я получал сто рублей; двадцать
Декоратор в театре — это только звучало. Я настроился в театре найти «идею совершенства», а получил обычную малярную работу: рабочие сцены раскладывали декорации в «кармане» за сценой, я составлял в ведрах колера и огромными кистями-«дилижансами» освежал «стены», «деревья», «кусты» — мазал фанеру однотонными красками. Крайне редко выпадала творческая работа: обновление какого-нибудь задника — холмистого ландшафта с замком или морского пейзажа. И каждый вечер приходилось дежурить на спектаклях, на случай срочной подмалевки во время установки декораций.
В театре я подружился с рабочим сцены Гошкой, беспокойным, с бледным лицом и хилого телосложения. В отличие от меня, он не курил и не выпивал — его организм не переносил спиртное, он даже от фруктовой воды шатался. Гошка работал в театре два года и на правах старожила вводил меня в курс дела:
— …Конечно, в театре интересно, но и много фальши. — И дальше выдавал мне «ценную информацию» (попросту театральные сплетни), чтобы я «лучше ориентировался в среде».
Гошка чуть ли не ежедневно менял костюмы — носил реквизитные, с номерами на подкладке (его мать в каком-то театре работала костюмершей); у него был целый шкаф прокатных шмоток, кое-что он великодушно предлагал носить мне, но я отказывался — не по каким-то там этическим соображениям, просто боялся испачкать красками.
Гошка имел явные актерские способности, об этом говорили все, и больше других — его мать — она вполне серьезно считала его гением и называла поэтично «васильковым мальчиком». Закончив школу, Гошка поступал во ВГИК, прошел три тура, но не добрал одного балла. После экзаменов в дирекцию ворвалась его бабка и учинила там скандал.
— Это безобразие! — кричала визгливым голосом. — Мой внук не мог провалиться! Его нарочно срезали! Кто-то пропихивал своих! У вас здесь не конкурс молодых людей, а конкурс родителей!
— Ну что вы говорите, бабуся! — успокаивал ее директор. — Ваш внук способный, мы обязательно его примем. Ему нужно только еще поработать над…
— И слушать ничего не хочу! — не унималась бабка и изо всей силы стучала зонтом об стол. — Я буду жаловаться министру!.. — она схватилась за сердце и, охнув, опрокинулась в кресло.
Принесли валидол, мокрое полотенце, вызвали «скорую помощь», и вот когда врачи поволокли ее к машине, она… сняла платок, а вместе с ним маску, и бабкой оказался… Гошка.
— Спасибо за помощь, — сказал, прыгнул с носилок и исчез.
Ему
Он устроился рабочим сцены в детский театр и в одном спектакле даже играл Бармалея, и постоянно ходил с синяками на лице.
— Ребята пуляют из рогаток, объяснял несведущим. — Это хорошо. Значит, мой Бармалей что надо!
У Гошки было немало знакомых девчонок, в основном из числа театральных фанаток, он доставал им пропуска на спектакли, а после спектакля то одну, то другую приглашал к себе.
— Всякая любовь не зря, — объяснял мне. — То, что не успел отдать одной, отдаешь другой. Получается как бы продолжение чувства. Тем более что они у меня все одного типа… У многих блуждающий вкус, им нравятся всякие, а я люблю определенный тип девчонок.
Гошкина мать, как и ее сын, была неплохая актриса; во всяком случае, с Гошкиными подружками она играла прекрасно. Здесь они семейно разработали все мизансцены. Не раз Гошка приводил домой какую-нибудь девицу и говорил:
— Мама, познакомься — моя невеста.
И мать всплескивала руками:
— Ой, Гошенька, наконец-то!
И целовала девицу в щеку, и принимала, точно родную дочь, и весь вечер сулила ей счастливую жизнь, а через неделю, если Гошка хотел «порвать роман», его мать не очень-то церемонилась с «невестой» и холодно отвечала по телефону:
— Гоши нет дома, и вообще, девушка, не будьте навязчивой и не мешайте моему сыну готовиться в институт.
Раза два Гошка знакомил меня с «театралками», но рядом с ним, артистичным, я, «художник голодранец», естественно, сильно проигрывал и дважды девчонки со мной не встречались.
Однажды Гошка серьезно влюбился в какую-то актрису и каждый вечер бегал выяснять с ней отношения; после работы сразу прощался со мной и бежал в метро.
— Опять выяснять? — спрашивал я.
— Да, кое-что еще недовыяснили.
Я никогда не видел той актрисы и уже подумывал, что Гошка попал в какую-то картежную кампанию или, что еще хуже, — пристрастился к игре на ипподроме (по слухам, это затягивало на всю жизнь), но потом отбросил эти версии — Гошка слишком любил театр, чтобы разделять эту любовь еще с чем-либо, разве что с девицами, но и здесь вскоре поумнел — через год, после многочисленных выяснений с актрисой, заявил мне:
— Знаешь, все-таки встречаться с одной девчонкой лучше — она больше раскрывается… вроде жизнь наполняется смыслом. А сегодня одна, завтра другая — получается просто спортивный интерес.
Эта Гошкина любовь чуть не привела к свадьбе, но ей помешала Гошкина мать — она не собиралась отдавать своего «василька» «разным хищницам». По ее понятиям, все современные девицы делились на две категории: на явных и скрытых хищниц. «Эта из скрытых», — твердо заявила она, как бдительный страж независимости сына, и Гошка поверил.