Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)

Сергеев Леонид Анатольевич

Гошкина мать не теряла надежды увидеть сына «известным актером» и изо всех сил проталкивала его в «театральные круги»; по пятницам устраивала «творческие встречи» — приглашала актеров, музыкантов и прочих «нужных» людей. Среди гостей бывали и Гошкины приятели, которые обещали стать «известными». По мнению Гошкиной матери мне это «не грозило», но все же она считала, что у меня есть кое-какие способности (Гошка показывал ей мои эскизы декораций). Ну а я не пропускал пятниц, потому что на них можно было плотно поесть. Сам Гошка «творческие вечера» всерьез не принимал и не верил, что

мать устраивает их ради его карьеры.

— Она просто бурно расстается с молодостью, — говорил.

Однажды на Гошкин день рождения у них, как всегда, собралась театральная публика. Я заявился позже всех, после спектакля. Дверь мне открыла Гошкина мать и без особого энтузиазма протянула:

— А-а, это ты! Проходи.

Я переступил порог и шепотом спросил:

— Ну как, еще не влезли?

Гошкина мать все боялась, что к ним влезут воры, запиралась на десять замков, а я при каждой встрече подогревал ее страхи и рассказывал о грабежах у нас за городом.

— Нет еще. Проходи, проходи. Гоша там.

Мой друг стоял посреди общества в этакой балетной позе — пятки вместе, носки врозь — и читал стихи. Он имел привычку читать стихи и когда просили, и когда не просили, при этом всегда смотрел поверх слушателей, словно что-то рассматривал вдалеке; заметив меня, кивнул и продолжал тараторить.

Я примостился на краю дивана.

Когда Гошка закончил, поднялся один актер с глубоко сидящими глазами и начал что-то молоть о композиции и сверхзадаче (Гошкина мать достаточно точно называла его «замысловатым человеком»). Актер бурчал невнятно — казалось, набил полный рот камней. После него заговорил еще один тип; торжественно-загробным голосом начал нахваливать Гошку (Гошкина мать называла его «утонченным человеком» и разговаривала с ним заискивающе-размягченным тоном, всем своим видом выказывая немыслимое почтение).

Я в унылой задумчивости уминал все подряд, что стояло на столе; нагрузившись, откинулся на спинку стула и только тогда заметил, что все уже отошли от стола и курят в прихожей — устроили дымовую завесу. За столом кроме нас с Гошкой оставалась только девица в платье «под старину»; у нее были медные волосы и квадратные очки. Почему-то сразу подумалось: «красивые очки много значат; даже когда в лице ничего нет, смотришь на очки».

— Это твоя актриса? — шепотом спросил я у Гошки.

— Нет, что ты! Моя на гастролях. А эту сам вижу впервые. Наверно, с кем-нибудь из актеров.

Девица перегнулась через стол и обратилась к Гошке:

— Где мы могли видеться? На вечере Достоевского? О, когда я погружаюсь в Достоевского, для меня уже не существует действительность… Думаете, со мной все ясно? Ничуточки! Вы, мужчины, странные. То, что вам в женщине кажется сложным, на самом деле просто, а то, что думаете просто, оказывается сложным, — она хохотнула и продолжала пытать Гошку: — Вам нравится Друсиловский?

— Кто это? — поморщился Гошка (его душа явно была где-то на гастролях с актрисой).

— Да вон же он! О-о, это личность! Он каждую весну начинает новую жизнь… Делает работы в новом стиле, заводит новую симпатию…

«Дешевое пижонство», — подумал я и отошел к окну.

Надвигались

летние сумерки — виднелось низкое солнце, и окна домов блестели, как слюда. В конце улицы зажглась реклама парикмахерской. Я несколько раз бывал в ней, и всякий раз меня стригла хорошая девчушка с завитками на лбу. Как-то мы разговорились и оказалось, она тоже загородница — жила по моей ветке, чуть дальше Яузы. Я все собирался назначить ей свидание, но каждый раз ее поджидал какой-нибудь парень. И вот, стоя у окна, разогретый вином, подумал: «А что, если сейчас пойти и пригласить ее сюда? Конечно, это будет вызывающе — парикмахерша в таком обществе, — но какое мне дело до всех?».

Она брила какого-то толстяка; маленькая, худая, в белом халате, крутилась вокруг огромного мужчины и снимала бритвой мыльную пену.

Я поманил ее, она кивнула, положила лезвие на стол и выглянула.

— Что вы делаете после работы? — спросил я.

Она пожала плечами:

— Ничего.

— Может, пойдем к моему приятелю? У него день рождения.

— Я только через полчаса смогу, когда закончу работу.

— Я подожду.

Без халата она оказалась еще более худой — совсем девчонка. Простое платье, стоптанные босоножки, откровенный запах дешевых духов. Она поправила прическу и улыбнулась:

— Я готова.

Когда мы вошли к Гошке, все опешили и уставились на парикмахершу с отвращением, а она растерянно остановилась в дверях, и ее глаза заметались. Кто-то прыснул, девица в платье «под старину» разразилась хохотом, Гошкина мать чуть не упала в обморок.

Но еще больше обалдела парикмахерша. Она думала, я приведу ее в комнату, где бутерброды с колбасой и в углу обнимается мой друг с какой-нибудь подружкой, и вдруг… хрусталь и фрукты, и все говорят на каком-то птичьем языке. Парикмахерша села на диван рядом со мной, натянула подол платья на колени, опустила голову и затихла. Я навалил ей целую тарелку еды и подтолкнул:

— Ешьте, вы же с работы! И будьте как дома.

Мне на все было наплевать — я знал, что теперь двери в этот дом для меня закрыты, а раз так, вел себя легко и свободно.

К нам подсел Гошка, подмигнул:

— Не обращайте ни на кого внимания.

Парикмахерша пригубила лимонад, а к еде даже не притронулась.

Скоро Гошкина мать пришла в себя, обо мне и моей спутнице все позабыли, и празднество продолжалось. За стол плюхнулись двое парней и начали болтать о последнем нашумевшем фильме. Парикмахерша ущипнула меня под столом и пробормотала, не поднимая глаз:

— Давайте уйдем.

«В самом деле, что мы здесь высиживаем, отбываем светскую повинность?» — подумал я и, улучив момент для почетного отступления, кивнул парикмахерше на дверь.

На улице стояла теплынь. Небо было безоблачным и еще светлым, мерцали всего две-три звезды.

— Здорово, что мы оттуда удрали, — сказал я, закуривая.

— Ага! — с глубоким вздохом откликнулась моя подружка.

— Знаете, что я вспомнил? — оживился я, действительно вспомнив нечто замечательное. — Сколько сейчас времени? Около девяти? В девять тридцать от пристани отходит теплоход до водохранилища и обратно. Прокатимся?