Самая яркая звезда на небе
Шрифт:
Несмотря на свою боль, Гермиона продолжала:
— Он ничего не сделал!
— Он проклял тебя! Оставил на твоём теле шрам! Ты умираешь, и всё из-за него! — Том вновь поднял палочку, собираясь направить её на Долохова…
— Экспеллиармус! — его палочка пролетела в воздухе, и она неловко поймала её, слегка поморщившись от боли, которую причинило это движение. Его глаза сузились, а челюсти сжались.
— Отдай. Мне. Мою. Палочку.
Она не обратила внимания на его отрывистый приказ.
— Это не он! Это другой Долохов из другого времени и из другого
— Всё ещё Долохов, кто-то вылупившийся из этого уёбка…
— Но это не так! Это не он!
— Кто-то должен заплатить!
— Я не хочу, чтобы ты мстил за меня!
Она взглянула на Долохова. Отчаянно желала, чтобы он пошевелился. Любое движение успокоит её истерзанные нервы. Ему нужна медицинская помощь, но если она отправится на её поиски, Том убьёт его голыми руками.
— Это моё проклятье, моя битва и моё тело! Это моя жизнь! Я не хочу отмщения, — она выдохнула с облегчением, заметив, как расширилась грудь Долохова.
Гермиона вновь взглянула на Тома, но вместо его гнева она встретилась с жеманной улыбкой, не затрагивающей его холодных, суровых глаз:
— Ты думаешь, это ради тебя? Думаешь, я пришёл сюда и решил одарить Долохова медленной, болезненной смертью ради тебя?
От его смешка по её спине пробежали мурашки.
— Я сделал это для себя! Я сделал это, потому что я так ебически зол, что если не убью этого ублюдка, то взорвусь! Сойду с ума! Я сожгу весь этот замок дотла от слепой ярости! Я в таком бешенстве, я… — он не закончил это предложение. Ему и не надо было. Они смотрели друг на друга в молчании. Гермионе нужно было добраться до Долохова, чтобы отвести его в больничное крыло, но она боялась, что любое движение вновь распалит Тома.
Он медленно протянул руку вперёд, не разрывая с ней зрительного контакта. Она знала, что он собирается делать, до того, как слова сорвались с его языка:
— Акцио, — палочка пролетела обратно в его ладонь.
У неё помутнело зрение. Её силы исчерпались. Бесполезно драться с ним магией, пока она в таком ослабленном состоянии. Вместо этого она лишь сильнее накрыла мальчика своим телом. Тому будет легко её подвинуть, но это было её единственной защитой.
— Знаешь, почему он это сделал? — спросила она. Его выражение лица не изменилось. Ему было неважно, почему. — Он сделал это для тебя.
Тишина оглушала. Единственным звуком в лесу было выверенное дыхание Гермионы, пытающейся успокоить боль.
— Я… — сглотнула она. — У тебя есть последователи, и они напали на нас в Отделе тайн во время твоего восхождения. Следовали твоим приказам. И… и меня прокляли.
Он не произнёс ни слова. А она не могла заставить себя посмотреть на него.
Гарри…
Рон…
Как она могла всё забыть? Предавала ли она их, влюбившись в Тома Риддла? И что, она правда рассчитывала, что он изменится? Несмотря на то, что она знала, кто он, они оказались здесь. После того, как она бросила вызов пространству и времени, два человека, от которых можно было меньше всего этого ожидать, вместе закружились в танце.
Может, всё это всегда останется
— Фантазией? — спросил он. Она не осознавала, что произнесла это вслух.
— То, что между нами, — её укололи подступающие к глазам слёзы. Она сдержала их. — Это нереально, Том. Ничто в этом — в нас — во всём!
Окружавший его каменный щит рассыпался:
— Нет, Гермиона, ты самое настоящее, что когда-либо было в моей жизни! — он подошёл ближе.
Она закрыла глаза и покачала головой:
— Нет, всё это бессмысленно. Мы бессмысленны. Ты должен быть моим врагом. Ты убил стольких людей и причинил ещё больше боли. Людей, которые мне дороги. Ты бы убил меня без раздумий.
Он упал перед ней на колени. Его губы осушили слёзы на её щеке, а она даже не поняла, что они скатились. От этого нежного действия поток в её глазах стал сильнее.
— Я бы никогда не сделал тебе больно, Гермиона! Никогда!
— Я не виню тебя, Том, так же, как не виню и Долохова, — она тяжело сглотнула и продолжила: — Это было в другом времени и другом месте. Во многом ты совсем другой человек — но во многом точь-в-точь такой же.
Он схватил её и стащил с Долохова в свои объятья, притянув к себе на колени. Гермиона была слишком слаба, чтобы бороться с ним. Она чувствовала, как туман тёмной агонии клубится в её разуме. Но окутавший её аромат кедра и перечной мяты дал ей некоторое успокоение.
Он был ей нужен.
— Это слишком… — её голос дрогнул.
— Гермиона… Ничто не имело смысла, пока ты не появилась в моей жизни и не дала ей цель, — с отчаянием произнёс он.
— Том…
— Прости, что я не тот, кем ты хочешь, чтобы я был, и, может, я никогда им не стану, но я сожгу весь мир, если это заставит тебя улыбнуться. Ты всё, что мне нужно, — прохрипел Том.
— Что, если я не хочу, чтобы мир сгорел дотла? — спросила Гермиона. — Что, если я хочу, чтобы он был прекрасным?
— Мир уже прекрасен, потому что в нём живёшь ты.
Том покрывал её испещрённое слезами лицо нежными поцелуями. Они оба это чувствовали: что-то между ними разбилось, и между поцелуями он умолял это починить.
— Что, если я не хочу, чтобы ты убивал Долохова?
— Гермиона… — его голос напрягся.
— Отвечай, Том, — прошептала она. Её дыхание вырвалось хриплым стоном.
— Чёрт побери!
— Том.
— Он причинил тебе боль.
— Нет.
Том будто обезумел. Она попыталась спрятать истинную глубину своей боли, понимая, что если покажет её, это только всё усложнит.
— Я так зол…
Она обвила его руками:
— Злиться — нормально, Том.
— Хм-м, — услышала она его дыхание, когда он погрузился носом в её волосы, крепче прижимая к своему телу. — Не говори мне, что это нереально, Гермиона.
— Прости… — он целовал её за ухом и спускался по шее ниже. Он так давно не прижимал её так близко. По ней пробегали мурашки боли и удовольствия. Слёзы стекали по лицу. — Не убивай его, Том.
Она почувствовала, что он колебался, когда остановился возле её ключицы: