Саммер
Шрифт:
— Пам-парарам!
— Как это ты? Вспомнила вот так вдруг, что он там?
Она мотнула головой и торжественно произнесла:
— Он взывал ко мне! Говорил: «Я тут, тут я».
А потом что-то еще прошептала, делая пассы руками, чтобы показать, откуда исходил сигнал.
Я, сам того не заметив, подошел к воде. Она походила на расплавленное олово.
Может, если бы я прислушался, то услышал бы ее голос. Я ходил бы от дерева к дереву, улавливая тихий зов, и, не думая, забрался бы в заросли, наклонился и осторожно раздвинул ветви, и там оказалась бы Саммер, зарывшаяся
Я застыл, глядя на комок водорослей, который качался туда-сюда на воде у самого берега, а когда поднял голову, то увидел, что ко мне идет Джил. И почувствовал, как во мне пробуждается радость — бесконечная, обжигающая, ледяная, — она рвалась из моего сердца. Я закрыл глаза и попытался успокоиться, а когда открыл, Джил стояла передо мной:
— Прости.
— Нет, это ты прости.
Она засмеялась. Бросила сумку на землю — по-бунтарски, забавно. Потом сняла через голову футболку, кинула ее куда-то, и та осталась висеть на ветвях. Скрестила руки, закрыв бледные груди:
— Окунемся?
И, не ожидая ответа, она повернулась спиной, скинула сандалии; потом вниз заскользили шорты. Джил улыбнулась мне через плечо и вошла в озеро.
Я смотрел на нежные позвонки у нее на спине, а она заходила в воду и не оборачивалась.
Сегодня я могу рассуждать о том, что девиц привлекала надетая мною маска непонятого, разочарованного и уставшего от мира чужака, печального мизантропа. Могу говорить себе, что все они были избалованными детьми, эгоистками с завышенными ожиданиями. Могу убеждать себя в том, что не испытывал тогда никаких чувств и что Джил, как и прочих, привлекали мои неосознанные желания страдать и быть отверженным. Теперь я могу говорить что угодно, но в тот день я лихорадочно и неловко скинул одежду и без колебаний вошел в темную прохладную воду: меня влекло к той, что ждала меня там, в глубине, под надежной защитой озера, и над поверхностью видны были только ее глаза — темные и сияющие, как у крокодила, затаившегося в засаде.
Я шел по тине, мягкой и скользкой, словно чей-то безвольный рот, выдирал ступни из глины и ила. Вода неторопливо принимала меня. Рядом со мной вынырнула и ушла в глубину черная рыбка. Джил, сильная и спокойная, скользнула ко мне, прижалась, обвила шею руками и, не закрывая глаз, поцеловала.
Слушая мой рассказ о Джил, доктор Трауб, казалось, был вне себя от счастья. Он тщетно пытался скрыть свои восторг и возбуждение и, похоже, забыл и о том, сколько ему лет, и о своем статусе — да и о моем тоже. Такую радость способен испытать разве что несимпатичный подросток, которого приятель решил приобщить — пусть и на словах — к чуду восхитительного секса; бедняга-слушатель испробовать что-то подобное даже и не надеется, хотя оно единственное составляет суть его ночных мечтаний. Доктор теребил ручку, то и дело нажимая на выпускающую стержень кнопку, и это так походило на мастурбацию, что мне пришлось закрыть глаза.
Мы с Джил провели вместе несколько удивительных недель — шли куда-то в будущее, накрытые надежным прозрачным коконом.
После работы я ждал ее у аптеки на О-Вив, она выходила, улыбалась. И мне казалось естественным, что она ищет меня взглядом, грациозно вытягивая шею,
Мы вместе шагали по улицам, небо над нами сияло, а все вокруг было огромным и переменчивым, как фигурки из оригами.
Мы чувствовали себя счастливыми и виноватыми, хотя точно и не знали почему: может, потому, что своим сближением мы как будто хоронили Саммер или это отдаляло ее от нас еще больше, делало несуществующей, а может, мы не имели права дышать воздухом живых людей и потому делали слишком глубокие вдохи.
Мне хотелось бы верить, что причина нашего разрыва — бесконечное чувство вины, о которое разбились наши сердца, хрупкие скорлупки в бушующем океане жизни. Но я знаю, что дело не в этом. Испортил все я. Моя чертова ярость.
Иногда Джил говорила о моих родителях и о нашей прошлой жизни. Обычно это случалось ночью, в ее квартирке-студии, где валялись стопки комиксов и стояли ароматические свечи, как будто хозяйке всего этого по-прежнему девятнадцать лет. Она забиралась голышом в кресло, обитое под леопарда, и обнимала колени. Голой она могла заниматься практически всем. Мыть посуду. Курить в окно. Говорить о моей семье.
— У тебя все-таки странные родители.
Я улыбался и искал на кровати сигареты.
— Я думала, твой отец — настоящий бабник… — продолжала она, рассматривая свои ступни. — А потом была вечеринка у нас дома. Твоя мать надела голое супер-платье.
Она посмотрела на меня:
— Помнишь? Еще было видно ее ягодицы.
Повернувшись, она провела рукой по своей попе, чтобы показать мне, как это было.
Я отрицательно качнул головой. Во рту у меня пересохло.
— Я пошла на кухню, чтобы налить себе воды, и там был такой довольно привлекательный тип, друг твоего отца, кажется, по крайней мере, он у нас уже бывал. Он стоял рядом с твоей матерью, а еще один тип громко что-то рассказывал. И тот, который друг твоего отца, слушал его вроде как внимательно, а сам в это время держал руку под платьем у твоей матери. Он, наверное, почувствовал, что я вошла и оказалась как раз за ним, и медленно убрал руку. Очень медленно, вот так.
Джил показала, проведя рукой по воздуху. Она тряхнула головой, констатируя: жизнь всегда остается загадкой, загадкой жестокой, но притягательной:
— Никогда не знаешь, кем являются люди на самом деле, да?
Я молча смотрел на нее. Я думал о платьях матери, о синем без плечиков, о золотистом, о черном бархатном, но того, другого, вспомнить не мог; думал о друзьях отца — можно было бы сделать список на листе бумаги, написать их имена. Думал о Джил. Кем являются люди на самом деле, Джил? Кем на самом деле являешься ты?
Она поднялась и лениво натянула длинную футболку. Мне казалось, что кожа моя вибрирует, что я стал раненым зверем, загнанным ночными хищниками, но, видимо, она ничего не заметила.
Ночью она приподнималась на локте и говорила:
— Я как будто смотрю на нас откуда-то сверху, там очень-очень высоко, и мы все такие маленькие, мы в лесу, а в центре лежит покрывало для пикника, оно такое крохотное, как марка, и я вижу гигантскую руку, которая хватает Саммер и бросает ее в пещеру или сажает на облако.