Самодержец пустыни
Шрифт:
Эта ледяная надмирная “сила” – признак идеальной личности фашистского типа, но интерес к Унгерну в нацистской Германии породила не только она, пусть вместе с его недоверием к христианству, ненавистью к буржуазии, презрением к мещанской массе, отношением к воине как к арене наивысших взлетов человеческого духа, а к верности – как к величайшей из добродетелей. Даже происхождение и тотальная борьба с евреями сыграли, может быть, не главную роль. Среди вождей Белого движения было немало прибалтийских немцев, но и Врангель, и Каппель, и прочие генералы с немецкими фамилиями в большинстве своем были русскими патриотами, либералами и западниками, а Унгерн – ни тем, ни другим и ни третьим. Возможно, в русле идей Хаусхофера в нем увидели еще и арийца, который с мечом в руке вернулся на свою священную прародину, ведомый тайными силами и мистическим голосом крови.
В СССР он тоже стал видным персонажем официальной мифологии, только с обратным знаком. Монархист, мракобес, идеолог террора, Унгерн принял правила игры, согласно которым
Спустя много лет после его смерти эмигрантский журналист написал о нем: “Истерик на коне, припадочный самодержец пустыни, теперь из мглистой дали Востока он смотрит на нас своими выпученными глазами страшилища”.
Эта фраза, для объективной характеристики слишком броская, не выражает ровным счетом ничего, кроме, может быть, чувства, что безумный барон все еще присутствует в мире на правах не только призрака прошлого. Унгерн принадлежит к породе воскресающих мертвецов, время от времени обреченных вставать из могил, чтобы напомнить нам, что породившие их обстоятельства имеют продолжение в истории.
На расстоянии
Унгерн не смог ни восстановить маньчжурскую династию, ни создать Центральноазиатскую федерацию кочевых народов, но парадоксальным образом ему все же удалось осуществить часть своей программы: если бы не он, Внешней Монголии суждено было навсегда остаться под властью Пекина. В этом случае она разделила бы судьбу Монголии Внутренней, где китайцы ныне – большинство населения, а традиционная культура неуклонно растворяется в великоханьской.
“Советская власть, – писал Торновский, – не только в 1921 году, когда она дышала на ладан, не посмела бы отбирать Монголию у Китая, но и много времени позднее… Монголия как спелое яблочко подкатилось ей, разутой, раздетой и болящей России, и это яблочко подкатили ей унгерновцы”. Халха-Монголия (МНР) превратилась в сателлита СССР, в 1930-х годах пережила период религиозных гонений, о чем барон неустанно предупреждал “живого будду” и его министров, но в результате, при всех потерях, все-таки стала частью современного мира и сохранилась как национальное государство.
Однако об Унгерне в Монголии вспоминают едва ли не реже, чем в советское время. Раньше говорить о его заслугах мешала идеология, теперь – национальная гордость, не позволяющая признать за чужеземцем ключевую роль в монгольской истории [237] . Все рассказы о том, как чтят барона нынешние монголы – легенда. Когда-то маршал Чойбалсан писал, что в боях при штурме Урги впереди шли монгольские цирики, а унгерновцы трусливо прятались за их спинами; сейчас изгнание китайских войск из Халхи объясняется подъемом национально-освободительного движения, а роль Азиатской дивизии сводится к минимуму, по крайней мере – на официальном уровне. В обширном историческом очерке, предваряющем путеводитель по музейному комплексу Зеленого дворца Богдо-гэгена VIII, имя Унгерна не упоминается даже в рассказе о похищении хутухты из-под стражи и его вторичной коронации. Правда, новый государственный праздник Монголии – День национальной свободы (учрежден в 2007 году), приуроченный ко дню первой коронации Богдо-гэгена и отмечаемый 29 декабря, совпадает с днем рождения Унгерна, но это – случайность, хотя и знаменательная.
237
Лишь в последнее время интерес к Унгерну здесь постепенно начинает расти. В частности, изданы в монгольском переводе воспоминания Першина, Князева и Торновского, подготовленные к печати И.И. Ломакиной и С.Л. Кузьминым.
От грозного Бога Войны в Монголии остался один сапог. Заскорузлый и “охшийся, он выставлен в одном из залов Музея национальной истории в Улан-Баторе, за стеклом маленькой стенной ниши. Это не монгольский ичиг, а обыкновенный солдатский сапог, и если он вправду принадлежал Унгерну, размер ноги у него был не больше 41-го. Откуда он тут взялся, не известно, пояснений нет. Рядом помещена фотография его владельца. Воспаленный взгляд барона устремлен в пустоту, редкие посетители – в основном, иностранцы и дети, равнодушно проходят мимо его сапога, чтобы почтительно замереть перед восковой персоной восседающего на троне Чингисхана. Потрясатель вселенной изваян в натуральную величину и раскрашен, как на продажу. В отличие от Унгерна, он взирает на экскурсантов с добрым отеческим прищуром. Правда, распростертая у его ног волчья шкура с реконструированной головой выглядит куда менее благодушно. Ощеренная пасть и стеклянные глаза древнего тотема чингизидов говорят об ужасе власти, подчинившей
С легкой руки Оссендовского, чья книга до сих пор переиздается на разных европейских языках, Унгерн известен на Западе больше, пожалуй, чем другие белые генералы. Особенно популярен он во Франции: здесь, помимо биографических книг и статей, ему посвящены три романа. Первый выпустил русский эмигрант Владимир Познер (“Без удил”, 1929; под разными названиями переведен на несколько языков); автором второго (“Унгерн, Бог Войны”, 1964) был историк Жан Мабир, изобразивший барона как одержимого, но благородного воина, рыцаря и героя. Видимо, в пику ему Серж Девилль четырьмя годами позже издал роман “Солдаты и боги”, в котором представил Унгерна абсолютным чудовищем, насильником и убийцей. В начале 90-х годов, прочитав эти книги, Унгерном увлекся датский режиссер Ларе фон Триер; он собирался снимать о нем фильм по сценарию эмигрировавшего из СССР и жившего в Берлине писателя Фридриха Горенштейна, но проект остался неосуществленным [238] .
238
Сценарий (“Под знаком тибетской свастики”), написаный на основе моего “Самодержца пустыни” (сокращенный вариант опубликован в журнале “Дружба народов”, 1992, № 9), содержал множество буквальных заимствований, но Ф. Горенштейн в интервью называл себя единственным в мире специалистом по Унгерну и рассказывал, что писал свой сценарий “по мемуарам казачьих офицеров”.
С середины 80-х годов Унгерн окончательно становится персонажем массовой культуры, закрепившись в ней как инфернальный злодей с мистическим уклоном. В 1987 году во Франции появился комикс, где он срисован с Клауса Кински, как Семенов – с Юла Бриннера. Недавно барон стал одним из главных героев франко-итальянского анимационного фильма из серии о приключениях мальтийского рыцаря [239] , а затем – центральным действующим лицом компьютерной игры “Железная буря” (“Iron Storm”), созданной фирмой “Wanadoo Edition” в жанре альтернативной истории. В ней Унгерн противостоит западному миру в роли тиранического правителя могущественной Русско-Монгольской империи, включающей в себя также и Германский Рейх. Он, естественно, стремится к мировому господству и разрабатывает секретное оружие, призванное воплотить эту мечту в жизнь. Создатели игры читали кое-какую литературу об Унгерне, придуманный ими мегаломаньяк имеет некоторое идейное сходство со своим прототипом. Он, в частности, заявляет: “Если моральное разложение и упадок духа будут продолжаться, Азиатская империя положит конец этим деструктивным процессам”.
239
Crisse. Ungern Kahn – Mongolie 1921, s'erie “L’ombre des damn'es”, Paris, 1988. “Corto Maltese. La Cour secr`ete des arcanes” (2002); сценарий Наталии Бородиной и Тьерри Тома, режиссер Паскаль Морелли. Унгерн как “убийца ангелов” появляется также в фантастическом романе Оливье Молина “В ожидании короля мира” (Olivier Maulin. En attendant le roi du monde, Paris, 2006).
Биографии Унгерна появляются на Западе и сейчас, но все они носят компилятивный характер и опираются на общеизвестные факты [240] . Иногда их авторы пытаются ввести идеологию Унгерна в русло традиции, идущей от Данилевского и Леонтьева, хотя чаще нарисованный ими образ барона не слишком сильно отличается от того, каким он предстает в мультфильмах и комиксах [241] .
В России рубежа тысячелетий Унгерн стал знаменем националистов и неофашистов, на соответствующих сайтах в Интернете можно найти его портреты в лубочно-иконописном или, наоборот, демоническом стиле. В первом случае он изображается как ангелоподобный субъект с кротким взором небесно-голубых глаз, во втором – как апокалиптический воитель, освещенный заревом пожаров. Попадаются выполненные готическим шрифтом лозунги типа “Барон Унгерн – наш фюрер!”
240
Люди, которые берутся их писать, часто не читают по-русски и имеют весьма туманные представления о предмете своих изысканий. В 2002 году я получил письмо от одного живущего в Испании румынского литератора, который решил написать книгу об Унгерне; он прочитал “Самодержца пустыни”, изданного по-французски, и прислал мне список вопросов по теме, предварив его следующим замечанием: “Ваши ответы, господин Юзефович, будут для меня особенно ценны, потому что, как я знаю, Вы сами сражались под знаменем Унгерна”.
241
См., например: Nick Middleton. The Bloody Baron. Wicked Dictator Of The East, London, 2001; James Palmer: The Bloody White Baron: The Extraordinary Story of the Russian Nobleman Who Became the Last Khan of Mongolia, London, 2008. Своей непредвзятостью и попыткой избавиться от стереотипов выделяется маленькая книжка француза Э. Сабле (Erik Sabl'e. Ungern. Grez-sur-Loing, 2006).