Самокрутка
Шрифт:
— С Богом! — сказал Хрущёв.
Ахмет снял шапку и перекрестился.
— Татарин, а добрый пример показал! — вымолвил Хрущёв. — А мы было и запамятовали это...
— Да. Надо! — отозвался Борис тихо.
И оба сделали тоже самое. Княжна перекрестилась под чёрным платком, накинутым сверх салопа.
Ахмет, забравший и натянувший вожжи, не утерпел и крикнул на всю тёмную и пустую улицу:
— Эх вы, родимые, выносите!
Лошади рванулись и бричка покатила, тотчас миновала площадь, затем, оставив Китай-город
— Чудно это! — заметил Хрущёв. Куда нам дорога легла.
— А что? отозвался Борис.
— Да как это место зовут, где мы Москву-реку то переедем?
— Не знаю.
— То-то, питерец. Это Крымский брод зовётся.
— Анюта. Твой стало быть! — шепнул Борис.
Княжна не отвечала. Она, целый месяц глядевшая на всех с вызовом в лице, с твёрдой решимостью в глазах и в каждом слове — теперь вдруг будто лишилась сил и сидела почти без сознания совершающегося с ней и кругом неё. Отец не выходил у неё из головы.
"Что он скажет? Что он сделает? — думала она как в тумане. — Если это его поразит на смерть! Если она убьёт его. Что лучше: монастырь и заточенье чрез него, или его горе и смерть... Лучше монастырь. Сто раз лучше!"
Бричка скоро выехала из города в заставу и покатила по широкой дороге, по имени "Калужка". Чрез час, всю дорогу молчавшие путники были вёрст за двадцать от столицы и, свернув на просёлок, скоро завидели вдали, среди поля, несколько огоньков.
— Вон и Лычково! — сказал Ахмет. — Село большое, а глушь...
Чрез четверть часа тройка подкатила к маленькой деревянной церкви. В доме священника был свет в окнах и тотчас кто-то выглянул из ворот и побежал в домик.
Хрущёв вышел первый, сходил на паперть и, найдя железные двери церкви отпертыми, но притворенными, потянул одну. Она не подавалась. В окнах было совершенно темно внутри. Он пошёл в дом священника.
Борис и Анюта, выйдя из брички, сели на ступенях паперти.
— Что ты всё молчишь, Анюта... — сказал Борщёв.
— Да что говорить? — грустно отозвалась она. — Говорили, почитай, год. А за этот месяц говорили ещё того больше. Теперь действуем, — не до слов.
— Чего же ты грустишь? Авось беды и не будет. Всё обойдётся.
— Не знаю... Совсем не знаю! Прежде думала, да и ныне ещё думала, что всё обойдётся. А теперь вот кажет... Сдаётся, что мы только начинаем наше мытарство.
— Хоть бы и так?.. Чего же упадать духом и силами, — заговорил Борис громко и бодро. — Я вот прямо скажу: смущался зачинать. А коли теперь поднялся — то уж и рад, и спокоен! Отрезано, не приклеишь, — что ж грустить. А вы, девицы, наоборот — всю свою храбрость загодя истратите. Ну-ка, ободрись...
— А отец?
— Что же?
— Как он посудит? Хорошо если разгневается, круто обернёт всё, без сердца,
— Как ты сказываешь? Я не пойму.
— Хорошо, говорю, если родитель с гневом к делу приступит.
— Что ж тут хорошего. Мы надеялись...
— Ах, ты не понимаешь! — нетерпеливо и с горечью воскликнула княжна.
— Как же мне понять, милая моя...
— А лучше мне будет, по твоему, если батюшка ныне ночью либо поутру, узнав всё — помрёт от удара.
— Полно. Господь с тобой. Этого не может быть.
— Всё может быть. Теперь всё темно. Я сама выдумала, что он меня жалея прочил за этого хохла. А, да что говорит...
Из домика вслед за Хрущёвым, вышло ещё три человека, и все подошли к церкви. Это были причетники.
Тяжёлые заржавленные чугунные двери завизжали и зазвенели среди ночи и распахнулись на две стороны, открывая чёрное и пустое пространство, откуда пахнуло сыростью.
— В темноту не хочу... Пускай прежде осветят! — пугливо прошептала княжна и, невольно вздрогнув, устремила глаза в раскрытые двери, откуда гулко приносилось эхо шагов вошедших в церковь.
— Обождём здесь...
Княжна оперлась на плечо Бориса и вся затрепетала вдруг.
— Что с тобой? — изумился он.
— Страшно! — тихо проговорила она и, помолчав, снова произнесла, как бы прося помощи:
— Боря... Страшно...
— Чего? Успокойся. Что же делать?.. — произнёс Борщёв как-то досадливо, и прибавил тише, после раздумья:
— Теперь поздно...
— Нет. Это пройдёт... — зашептала Анюта, опираясь на него и будто не к нему обращаясь. — Я ведь не хотела зла делать! Я себя спасаю от прихоти. Я вас никогда бы не обманула!.. мысленно обратилась она к отцу. — Если б не сенатор — то и за Бориса я не пошла бы так... Да, я не виновата!
И выговорив это, княжна выпрямилась и перестала опираться на Борщёва.
В церкви засветились огоньки и засияли ризы местных икон.
— Я не виновата, — снова едва слышно прошептала Анюта и, глянув в раскрытые двери, она перекрестилась, потом взяла Бориса за руку и двинулась.
Маленькая церковь оживилась от зажжённых свечей, и её белые, недавно подновлённые стены как бы блеснули. Всё взглянуло чисто, уютно и даже будто весело кругом Анюты, и эти тишина и сияние сообщились её сердцу. Она почувствовала себя легче.
— А вот и образ! — сказала она сама себе в ответ на какую-то не ясно сказавшуюся мысль. — Всё-таки благословенье отца.
Она приблизилась к налою и положила на него образ, который был у неё в руках всю дорогу, затем стала на колени и, сделав три поклона, поднялась, бодрая, твёрдая, спокойная. Лицо зарумянилось немного, глаза, потускневшие было, снова засветились, как всегда. Когда она смотрела на образ отца, ей показалось, что вся церковь переменила вид свой. Она шепнула:
— Теперь всё...