Самолёт по имени Серёжка
Шрифт:
– Это, наверно, Потаповский рынок!– сообразил Сережка.– Его тыловая часть! А вход с другой стороны...
Я не хотел туда, где много людей. И кресла своего стеснялся (будут толкать, оглядываться), и жаль было расставаться с зелеными переулками.
– Сережка, давай назад, а?
– Ладно! Только доедем до угла, посмотрим, что там за улица, на которой трамвай...
Улица оказалась Кутузовская, про нее я слышал. Она была похожа на нашу, Глазунова, только с рельсами, по которым проезжали красно-желтые дребезжащие вагоны. К
И у самой этой границы в тени бетонного забора сидела белоголовая девочка.
Она была помладше нас, лет десяти. В потрепанных тренировочных брюках, в застиранной футболке и в жилетке из мальчишечьей школьной курточки. Можно было подумать, что мальчик, если бы не жиденькие косы над погончиками.
Девочка сидела, поджав ноги, и читала книгу. А рядом, в подорожниках, стояла картонная коробка. Я еще издалека прочитал на коробке карандашные буквы: "Люди добрые, помогите. Мне и бабушке нечего есть".
Я, хотя и "балконный житель", но знал, конечно, что среди нищих встречаются ребятишки. Такие уж нелегкие наступили времена... Но это была странная нищенка. Читательница! Много ли такой подадут!
Когда мы были метрах в трех, девочка глянула на нас и снова уткнулась в книгу. Но я почувствовал: не читает она, а ждет чего-то. Скорее, не милостыни, а чтобы мы поскорей проехали.
Но я не мог просто так проехать мимо. Словно в чем-то оказался виноват. И Сережка, видимо, чувствовал то же. Притормозил кресло, руки его дрогнули на спинке.
Девочка опять бросила быстрый взгляд. Сама белобрысая, а ресницы как мохнатые черные гусеницы. И глаза темные. Какие-то беззащитно-ощетиненные. Я отвернулся.
Сережка со спины шепнул мне в ухо:
– У меня нет ни копейки. А у тебя?
Я задергался, зашарил в кармане на шортах. Там лежала у меня латунная денежка в пятьдесят рублей. Не для покупок, а просто так. Мама подарила ее - новенькую, блестящую. Цены в ту пору скакали бешено, и полсотни рублей были уже, как говорят, "не деньги". Но каравай или батон купить было можно. Я перегнулся через подлокотник, осторожно опустил денежку на картонное дно.
– Спасибо, - сказала девочка одними губами. У нее было треугольное маленькое лицо и пыльные тени под глазами. Я промолчал, ежась от неловкости. Не говорить же "на здоровье" или "пожалуйста". Хотел уже толкнуть колеса, раз Сережка медлит. Но опять встретился с девочкой глазами. Она уже смотрела иначе, мягче, будто на знакомого. И вдруг спросила тихо, с пришептыванием:
– Ты почему на кресле? Ноги болят?
По-хорошему так спросила. И я ответил ей доверчиво, как Сережке:
– Если бы болели... А то просто не двигаются.
– Плохо это...– шепнула она.
– Чего уж хорошего...
Девочка взяла из пустой коробки денежку и вдруг улыбнулась:
– Красивая. Будто золотая...
Я не знал, что сказать на
– Ты зачем здесь-то устроилась, за углом, на пустом месте? Тут люди почти не ходят...
Девочка перестала улыбаться.
– Зато никто не пристает. И читать не мешают...
– Но ведь и не насобираешь ничего, - настаивал Сережка.
– Ну и пусть... Я и не хочу.
– Не хочешь, а сидишь...
– Бабушка заставляет. Ей пенсию третий месяц не платят, вот она и говорит: "Иди, добывай на прокорм, пускай люди видят, до чего нас нынешняя власть довела..." Я сперва бутылки собирала на стадионе и на пляже, но там мальчишки прогоняют и отбирают, у них все места между собой поделены. И у нищих рядом с рынком тоже. А здесь можно...
Сережка тихо дышал у меня за спиной. Девочка вертела в пальцах монетку. Чтобы не молчать, я спросил:
– А что читаешь?
Она повернула ко мне растрепанную обложку. Это была книжка английской писательницы Инид Блайтон "Великолепная пятерка на острове сокровищ". Я ее читал. А Сережка, видимо, нет.
– Интересно?– спросил он.
– Да... Только я ее уже третий раз читаю, потому что других нету... Я ее на три бутылки из-под пива у одного пацана выменяла...
– У этой книжки есть продолжение, - сказал я.– Даже два. Хочешь, мы принесем?
– Правда?– У девочки подскочили светлые бровки, глаза под мохнатыми ресницами заискрились. Они были теперь как янтарные бусины. Я оживился.
– Конечно, принесем! Можем завтра!.. Сережка, можем?
– Само собой. Все равно ведь пойдем гулять.
Счастье опять накрыло меня - как пушистым одеялом. Оттого, что Сережка так меня понимает и что завтра снова мы будем вместе. А девочка смотрела и обрадовано, и с недоверием.
– Завтра в это же время, - подвел итог Сережка.– Жди на этом самом месте.
– Я весь день... буду ждать...
– Ну, пока...– И Сережка лихо развернул мое кресло. И покатил. Я даже не успел ничего сказать. Только метров через двадцать упрекнул его:
– Ну ты рванул с места. Даже не спросили, как ее зовут.
– Ох, верно... Подожди!– Он оставил меня и застучал по доскам кроссовками. Я, вывернув шею, смотрел из-за спинки, как он подбегает к девочке. Подбежал, постоял рядом несколько секунд и опять примчался ко мне.
– Ее зовут... Странное какое-то имя. Вроде как Сойка...
– Может быть, Зойка?
– Может быть... Но Сойка лучше. Есть такая лесная птица.
И я согласился, что Сойка лучше...
Квартала два мы двигались обратно по улице Кровельщиков, и я думал, что Сережка везет меня домой. Вон уже сколько времени гуляем, умаялся он со мной на пустырях и в буераках. Но Сережка свернул в тесный проулок. Вернее, в проход, где только заборы по сторонам да репейники, да травянистая дорожка. Спицы зашуршали в мелкой ромашке и клевере. Проход был извилистый.