Самолёт по имени Серёжка
Шрифт:
– Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад!
– Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же!
– Вот подожди, будет тебе "туалет"...
Сережка убежал домой ("надо еще тете Насте с хозяйством помочь"), и я помахал ему с балкона. А он мне.
А когда Сережка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: "А что, если завтра он не придет?"
Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом? Вокруг столько здоровых
Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму я! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом!
Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Сережке? Я же... свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: "Не тряси так!"
Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: "Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел..."
Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама.
Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеяна - видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Сережки. Увижу его и спрошу прямо: "Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?"
Но разве про такое говорят?
А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу.
Однако Сережка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой; соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный!
Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице - очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: "Где-то грохнула цепь на брашпиле..."
Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся несмотря на боль...
Так и со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд.
Сережка пришел ровно в десять, как договорились.
Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор - очень старательно.
Совсем другой Сережка. Я, конечно, обрадовался,
Зато маме он понравился. Тем более, что сразу же заявил:
– Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались.
Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее... Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.
– Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!
– Ну, хорошо, хорошо...– Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?
Мама помогла нам спуститься, хотя Сережка убеждал, что управится сам.
На улице он спросил:
– Куда двинемся?
– К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее...
– А чего ты надутый?
– А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные Пространства в этом наряде не сунешься.
– Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет...
– Вот видишь!
– Но не мог же я перед твоей мамой появится оборванцем!
– Не оборванцем, а нормальным человеком...
– Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом... у нас еще знаешь сколько всего впереди!
И я сразу растаял.
Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.
Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. И сандалетки - потрепанные, коричневые, на босу ногу.
Сережка сказал в упор, без смущения:
– Какая ты сегодня красивая.– Вроде бы и шутя, но и по правде.
Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:
– А ты... тоже...
Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):
– Лишь мне похвастаться нечем.
А Сойка... знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:
– А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.
У меня уши - будто вмиг сварились.
– Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!
Сережка поглядел на меня хитро. И вдруг:
– Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня... выходная?
Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.
– Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду... это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!
– Не хватит на билет-то, заметил Сережка.
– Я знаю... но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: "Дитя мое, ты права. Я не должна..." Ой, как это?.. А! "Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи..." - И в глазах у Сойки то ли смех заблестел, то ли слезинки.