Самопознание Дзено
Шрифт:
Гуидо отверг мой совет буквально с негодованием. Он не верил в таланты молодого Оливи, а кроме того, ему не нравилась его внешность молодого старичка, а еще того более — очки, которые так ослепительно сверкали на его тусклом лице. Аргументы были подобраны таким образом, чтобы я понял, что существенным среди них был только один: желание поступить мне назло. В конце концов он заявил, что взял бы управляющим не молодого, а старого Оливи. Но я не был уверен, что смогу обеспечить ему его сотрудничество, а кроме того, не чувствовал себя готовым вот так, сразу, взять на себя руководство собственной конторой. Я имел глупость вступить с ним в спор и объяснить, что и старый Оливи — это не бог весть что. Я рассказал Гуидо, как дорого мне однажды обошлось его упрямство — в тот раз,
— Ну и ну! — воскликнул Гуидо. — Если сам старик немногого стоит, то чего же может стоить парень, который всего лишь его ученик?
Вот это можно было наконец принять за основательный аргумент, и он был для меня тем более неприятен, что рождению его способствовал я сам своей дурацкой болтливостью.
Спустя несколько дней Аугуста рассказала мне, что Гуидо попросил Аду возместить ему половину понесенного им убытка. Ада отказалась. Аугусте она сказала:
— Он мне изменяет и еще требует у меня денег!
У Аугусты не хватило храбрости посоветовать дать эти деньги; но она уверяла, что сделала все возможное для того, чтобы заставить Аду переменить мнение о супружеской верности Гуидо. Ада ответила ей таким образом, что стало ясно: ей на этот счет известно гораздо больше, чем мы думали. Что касается Аугусты, то в разговоре со мной она рассуждала так:
— Ради мужа надо идти на любые жертвы, но остается ли эта аксиома действительной в случае с Гуидо?
В последующие дни поведение Гуидо сделалось совершенно необычным. Он то и дело заходил в контору, но не задерживался там больше, чем на полчаса. Потом вдруг срывался и бежал, как будто вспомнив, что оставил дома носовой платок. Потом я узнал, что он бегал представлять на суд Ады вновь придуманные аргументы, которые, по его мнению, должны были определенно склонить ее на его сторону. У него был вид человека, который либо много плакал, либо ругался, а то даже и дрался; и даже в нашем присутствии он не мог скрыть чувств, которые мешали ему говорить и вызывали на глаза слезы. Я спросил, что с ним происходит. Он ответил мне грустной, но дружеской улыбкой, давая понять, что на меня зла не держит. Потом он взял себя в руки настолько, чтобы говорить со мной относительно спокойно, и кое-что рассказал. Оказывается, Ада извела его ревностью.
Таким образом, мне он сказал, будто спор между ними касается только интимных дел, в то время как я знал, что в их отношения вторглись совсем другие дела — дела, касающиеся статьи убытков и доходов.
И вдруг оказалось, что эта статья совершенно ни при чем. В этом меня уверял он, это же говорила и Ада Аугусте, твердя ей только о своей ревности. Да и страстность, с которой велись эти споры, оставлявшие такие заметные следы на лице Гуидо, заставляла думать, что они говорят правду.
А на самом деле потом выяснилось, что супруги только и говорили, что о деньгах. Ада, хотя ею руководило исключительно оскорбленное чувство, из гордости ни разу о нем не заикнулась. А Гуидо — может, именно потому, что знал за собой вину, — хотя и понимал, что в Аде бушует гнев оскорбленной в своем чувстве женщины, продолжал говорить только о делах, словно остального просто не существовало. Он все больше выбивался из сил в погоне за этими деньгами, а она, хотя ее совершенно не трогали деловые вопросы, выдвигала единственный аргумент: деньги должны остаться детям, И когда он выдвигал ей другие аргументы — его спокойствие, выгода, которую принесет детям его работа, уверенность, проистекающая от сознания того, что ты в ладах с законом, — она осаживала его жестким «нет»: Это ожесточало Гуидо и — как это бывает у детей — еще более его раззадоривало. Но оба, когда обсуждали это дело с другими, полагали, что они совершенно точны, когда говорят, что страдают от любви и от ревности.
По какому-то странному недоразумению я не вмешался в их споры вовремя, хотя мог бы сразу же положить конец обсуждению этого прискорбного денежного вопроса. Я мог доказать Гуидо, что этот вопрос не имеет ровно никакого значения. Как бухгалтер я крепок задним умом и начинаю понимать, что к чему, только тогда, когда все уже
Однажды утром Гуидо не появился в конторе, что очень нас удивило, так как мы знали, что на охоту он накануне не уезжал. За завтраком взволнованная и расстроенная Аугуста сообщила мне, что Гуидо вчера вечером пытался покончить с собой. Сейчас он был вне опасности. Должен признаться, что эта новость, которая Аугусте казалась трагической, меня только разозлила.
Он прибегнул к этому сильнодействующему средству, чтобы сломить сопротивление жены! Тут же я узнал, что он проделал это со всеми предосторожностями. Прежде чем принять морфий, он позаботился о том, чтобы откупоренный пузырек увидели у него в руке. Поэтому, едва он впал в забытье, Ада вызвала врача, и Гуидо сразу же оказался вне опасности. Зато Ада провела ужасную ночь: сначала доктор почему-то счел необходимым делать всякие оговорки насчет исхода отравления, а затем ее расстроил Гуидо, который, едва придя в себя и, может быть, еще не в полном сознании, принялся осыпать ее упреками, называя своим врагом, своей гонительницей, не дающей ему возможности спокойно трудиться, к чему он единственно и стремится.
Ада сразу же пообещала ему деньги, которые он просил, но потом, должно быть, желая оправдаться, заговорила наконец откровенно и высказала все упреки, которые столько времени держала про себя. Им удалось в конце концов договориться, потому что Гуидо сумел — во всяком случае, так казалось Аугусте — рассеять все подозрения Ады насчет его неверности. Он повел себя очень решительно; когда дело дошло до Кармен, он воскликнул:
— Так ты ревнуешь меня к ней? Ну так, если хочешь, я уволю ее хоть сегодня!
Ада ничего не ответила, полагая, что из этого он должен сделать вывод, что его предложение принято и что он взял на себя перед ней определенные обязательства.
Меня удивило, что Гуидо сумел так себя вести в полузабытьи, и я решил, что он просто-напросто не принял даже той маленькой дозы морфия, о которой говорили. Мне кажется, что одно из последствий затемнения сознания во время сна состоит в том, что смягчаются даже совсем зачерствевшие души, побуждая человека к самым чистосердечным признаниям. Разве мне самому не пришлось пережить это совсем недавно? Все это еще более увеличило гнев и презрение, которые я чувствовал к Гуидо.
Аугуста плакала, рассказывая мне о том, в каком состоянии застала она Аду. Нет, Ада уже не была красивой, с этими ее глазами, еще более расширившимися от ужаса.
Между мною и женой завязался долгий спор на тему о том, должен ли я сразу посетить Гуидо и Аду, или лучше мне сделать вид, что я ничего не знаю, и дождаться его появления в конторе. Этот визит казался мне непосильным испытанием. Ведь разве смогу я, увидев Гуидо, удержаться и не высказать всего, что я о нем думаю? Я скажу:
— Поступок, недостойный мужчины! У меня нет ни малейшего желания кончать с собой, но можешь не сомневаться, что если я когда-нибудь на это решусь, у меня получится с первого раза.
Мысленно я говорил себе именно это и уже хотел сказать то же самое и Аугусте, но потом подумал, что много чести Гуидо — сравнивать его со мной.
— Для того чтобы разрушить человеческий организм, который даже слишком уязвим, вовсе не надо быть химиком. В нашем городе не проходит недели, чтобы какая-нибудь модисточка не приняла раствор фосфора, приготовленный ею самой в уединении ее жалкой каморки. И от этого примитивного яда — какие бы потом ни были приняты меры — она непоправимо переселяется в иной мир, и личико ее перед смертью застывает в мучительной гримасе, вызванной физическими и моральными страданиями, которые пришлось претерпеть ее невинной душе.