Самоубийство и душа
Шрифт:
Медицина связывает болезнь со смертью, здоровье — с жизнью. Гаубиус из Лейдена (1705–1780) дает следующее определение: "Медицина — хранитель жизни и здоровья от смерти и болезни". В то же время сегодня медицина говорит о необходимости обоснования идеи "естественной смерти", так как аутопсия показывает, что любую смерть можно проследить до остатков болезни. Эта мысль подразумевает, что надежда, благодаря которой мы хотели бы покончить с болезнью, может избавить и от смерти. Однако «нездоровая» жизнь и «здоровая» смерть также являются реальностью. Такая перестановка элементов привычных пар (здоровье — жизнь, болезнь — смерть) предлагает другой способ видения проблем смерти, с которыми сталкивается аналитик. Борьбу с болезнью можно отделить от страха перед смертью, так как болезнь — враг и жизни, и смерти. Болезнь наносит вред не только достойному умиранию, но и достойной жизни. Метафора умирания, бытующая у индусов, показывает, что смерть требует здоровья; человек в надлежащий момент «опадает» с
Или можно привести пример обычая, существующего у эскимосов. Когда человек заболевает, он присваивает себе новое имя, появляется новая заболевшая личность. Чтобы покончить с болезнью, он должен буквально «разделаться» с ней, выйдя за ее пределы, то есть умереть. Единственная надежда на излечение больного заключается в его смерти. Здоровье требует смерти.
Возможно, именно это имел в виду Сократ, невнятно произнесший последние слова о своем невыплаченном долге (жертвенном петухе) Асклепию. Как только исполненный надежд петух (дерзновенная гордость жизни), поющий на рассвете каждое утро, приносится в жертву, инстинкт ожидания завтрашнего дня пропадает. После этого смерть становится исцелением и спасением, а не последней, наихудшей стадией болезни. Пение петуха на рассвете возвещает также о воскрешении света. Но победа над болезнью и новый день начинаются только тогда, когда честолюбивое стремление к ним оставлено на алтаре. Болезнь, которую вылечивает смертное переживание, — это неистовое желание жить.
Эта болезнь лучше всего выражается медикостатистическим термином "ожидаемая продолжительность жизни". Надеясь, "ожидая с желанием" — статистически оправданное определение; каждый имеет право на определенную длительность жизни. Эта надежда имеет тенденцию вовлечь врача и пациента в ожидание неоправданного события. Они надеются на более продолжительную жизнь, чем та, о которой уже известно исходя из прошлого. Надежда такого рода вряд ли имеет отношение к спасению. Она регрессивна, так как мешает бросить смерти вызов. Такая надежда сосредоточена на самой себе, потому что просит больше того, что уже было у человека. Это вряд ли та надежда, которую описывает апостол Павел и для которой «улучшение» означало бы качество бытия, а не приближение к «нормальному». Каждого человека подводят к вере в то, что желание освободиться от болезни означает на самом деле возвращение к состоянию, в котором он находился до болезни, к status quo ante. [23] Когда врач присоединяется к пациенту в надежде на восстановление или возвращение его здоровья с быстрым выходом к исходному положению, они вместе движутся против потока времени, процесса старения и реальности смерти. Их объединенная надежда отрицает смертность всей жизни.
23
Положению, существовавшему до определенного момента (лат.). (Примечание переводчика.)
Аналитик часто обнаруживает, что намеренно проходит мимо симптомов, встречающихся в его практике. Вместо того чтобы исследовать эти симптомы, он обращается к жизни человека, способствовавшей развитию патологии. Его предпосылка заключается в том, что болезнь привносит свой смысл в жизнь пациента, и он, аналитик, пытается понять этот смысл. Он не может сулить обычную надежду на исцеление или даже на смягчение симптомов. Его аналитический опыт говорит, что надежда, которую лелеет пациент, является частью самой патологии. Надежда возникает в пациенте как существенная часть констелляции его страдания. Ею часто управляют невыполнимые требования освобождения от самих страданий. То же состояние, которое образовало симптомы, может прервать или убить эти симптомы — или вылечить их. Поэтому аналитик не надеется на возвращение к тому состоянию, из которого возникают симптомы и надежда на излечение.
Поскольку надежда имеет эту сердцевину иллюзий, она приветствует вытеснение. Надеясь на status quo ante, мы подавляем существующее состояние слабости и страдание, а также все то, что оно приносит с собой. Сегодня многие жалобы — на язвенные, сердечно-сосудистые заболевания, высокое кровяное давление, синдром стресса, алкоголизм, несчастные случаи на дорогах и в спорте, нервные срывы — поступают от людей, занимающих ответственные должности в обществе, и именно их статус повинен в возникновении этих жалоб. Подверженность заболеваниям, подобно суицидальному импульсу, приводит пациента и врача к встрече лицом к лицу с болезнью, упорно возвращающейся вопреки всякой надежде на исцеление. Человек может спросить, а не сама ли надежда на медицину частично ответственна за повторные заболевания; так как медицина никогда не уделяла полного внимания слабости и страданию, смертное переживание неспособно представить свое истинное значение. Ведь переживания, связанные с установкой на быстрое и полное выздоровление, как правило, обманчивы, ибо до тех пор,
Медицинский образ здоровья, с его ожиданиями относительно жизни, просто не воспринимает в полной мере страдание. Медицина может избавить нас от мучений. Врач может поставить перед собой цель вылечить пациента, так как воспринимает болезнь как чужеродное вторжение, от которого следует избавиться. Но «избавление» в анализе невозможно, потому что, как мы уже видели, сам пациент и есть болезнь. А болезнь — это не то страдание, от которого должен быть избавлен пациент, но состояние, необходимое для спасения. Если пациент — это болезнь, «избавление» означает деструктивный отказ от пациента. Единственной защитой пациента в таком случае может быть чрезмерный — раздутый, преувеличенный — перенос, в котором душа — умасливающая, льнущая, соблазняющая — требует более настойчиво, чтобы ей позволили существовать. До тех пор, пока излечение означает «избавление», ни один человек в анализе никогда не пожелает расстаться с ролью пациента.
И все же, казалось бы, надежда медицинского лечения состоит в достижении такого утопического состояния, когда не было бы пациентов. В какой-то степени пациент всегда чувствует, что ему "не следует" быть больным. Сама медицина со своим представлением о здоровье, отрицающем человеческую недолговечность, ведет нас, гонимых и измученных, к жизни за пределами наших возможностей, приводя таким образом к грани полного упадка сил. Когда врач предупреждает о необходимости замедлить движение, его собственное напутствие "Ступай, ступай, ступай" и furor agendi [24] предотвращают воздействие его предупреждения на пациента. «Улучшение» означает "восстановление сил"; здоровье становится эквивалентным силе, стремлению к жизни. Наше здоровье доводят до полного истощения сил, а затем восстанавливают до его прежнего состояния подобно механизму, охваченному петлей ускоренной обратной связи. Кажется, душа способна заставить услышать себя, говоря только на языке врача — с помощью симптомов.
24
В состоянии гнева (лат.). (Примечание переводчика.)
Обнаруживать свою слабость и безнадежность, быть пассивным к проявлениям симптоматического бессознательного — такое состояние часто оказывается весьма благоприятным в начале анализа. Оно не ощущается как положительное, так как наша надежда связана с чем-то иным, с ожиданием чего-то такого, что мы уже знаем. Но смерть приближается неотступно, а с ней и возможность некоторой трансформации. Аналитик может вдохновлять пациента на переживание этих событий, на приветствие их, даже на сохранение их, ибо некоторым становится лучше при воспоминании о худшем. Если он приступает к анализу, надеясь вместе с пациентом на «избавление» от этих переживаний, стало быть, он начал вытеснять их медицинским способом. Некоторые переживания должны проявляться лишь после унизительного поражения перед болезнью или попыток самоубийства, только в органической форме. Но здесь медицинская надежда во всеоружии своих предписаний стремится восстановить силу status quo ante. Она снова отсылает прочь от себя укрепившего здоровье пациента. Так как на пути к выздоровлению пациенты оказываются вблизи смерти, медицина отсылает их обратно, снова к жизни и болезни.
Аналитик воспринимает зависимость, пассивность и безнадежность по-иному, так как начинает анализ с признания собственной слабости. В первый же час анализа он вынужден признать, что не может установить диагноз, не знает ни причины жалобы, ни того, сможет ли лечить или вылечить пациента. Он демонстрирует в некотором смысле собственную пассивность. Он должен оставить надежду на жизнь своих пациентов и не обещать многого для укрепления надежды пациента. Если он вообще имеет надежду, то она существует в бессознательном, в неизвестном, которое может появиться из аналитической диалектики, где существует надежда "на то, что мы чего-то не знаем". Эта установка была подробно представлена в главе "Столкновение с риском самоубийства".
Аналогично ожиданию обстоит дело и с развитием. Врача обучали биологии. Его модель развития исходит из изучения эволюции главным образом человекообразных видов. Он видит развитие в увеличении размеров, дифференциации в деятельности, усиливающейся жизнеспособности, в приближении к стандарту данного вида, а из высших проявлений жизни оценивает зрелость по способности к репродуцированию. Генетика, биохимия, гистология, эмбриология снабжают врача основными познаниями о развитии.
Перенесенная на аналитический процесс развития души, эта модель превратно истолковывает некоторые фундаментальные явления. Здесь мы снова сталкиваемся с фрейдистским анализом, испытавшим воздействие своей медицинской предыстории. Обычно фрейдистский анализ завершается, когда пациент достигает успешного урегулирования своих проблем сексуального характера. В этом виде анализа внимание аналитика редко привлекают пациенты в возрасте, превышающем 45 лет. Представление о развитии определяется биологическим мышлением.