Самоубийство и душа
Шрифт:
Аналитик, работающий на основе этой запутанной медицинской модели глубинной психологии, возможно, обнаружит, что его пациенты вечно чувствуют себя виновными. Кажется, что, как ни пытайся, они никогда не обретут способность добраться до сути своих проблем. А если бы они однажды и дошли до этой сути, то последняя оказалась бы преисподней животной распущенности. Пациент не может быть высвобожден из этой дьявольской трясины до тех пор, пока аналитик упрощает события до их конечных значений и обнаруживает последние только на нижайшем уровне. Собственная патологическая предубежденность аналитика передается пациенту, производя метастазы в каждой клетке его личности. Тень распространяется повсюду, и пациента начинает беспокоить его ответственность за все то дьявольское, что он несет с собой, в то время как большая часть этого мрака образуется тенью аналитика из предубежденности его позиции.
Возможно, психологическая предубежденность нанесла медицине меньший вред, чем патологическая
Теория заболевания, названного "ослабленным заражением", недавно подробно рассматривалась Саймоном. Согласно этой теории, человек и микроб живут в мирном согласии, принося друг другу взаимную пользу. Хозяин и паразит являются частью одной и той же большой системы, так что заражение носит продолжительный (ослабленный) и привычный характер. Когда же заражающий агент приходит из другой экологической области, как, например, переносчики бешенства и чумы, то между ними нет естественных взаимосвязей. Но заражения патогенными вирусами, кишечными бактериями, туберкулезом, стафилококком и стрептококком формируют часть существующей нашей системы. Специальные меры против них — облучение, хирургия, антибиотики — разрушают ослабленное заражение, беспокоят ход сосуществования, а иногда становятся причинами новых симптомов и заражений. Эти новые заболевания были названы «ятрогенными», то есть болезнями, вызванными врачебным воздействием. Вследствие того, что врач продолжает связывать заражение с болезнью, а болезнь — со смертью, он сражается — и в результате часто уничтожает свой собственный замысел.
Теория ослабленного заражения говорит о том, что присутствие заражающего агента необходимо для возникновения болезни в хозяине, но его наличия недостаточно для того, чтобы болезнь начала развиваться. Микробы (бактерии) присутствуют, но болезнь может не развиться. Даже в том случае, когда агент идентифицирован, само заболевание остается загадкой. Такие эвфемизмы, как "пониженная сопротивляемость" и "гомеостатический дисбаланс", мало что говорят о сущности явления. Для определения комплекса условий, достаточных для возникновения болезни, мы должны начать исследование хозяина. В этом случае может помочь психологическая предубежденность. Выстраиваются следующие вопросы: "Какое значение имеет эта болезнь в данный момент в жизни пациента? Что происходит в бессознательном пациента и в его окружении? Что оказывается целью заболевания; что оно прерывает или чему служит?" Предубежденность психологии предполагает, что болезнь служит достижению чего-либо. Она могла бы предложить совершенно новые виды исследовательских программ. Короче говоря, патологическая предубежденность может увидеть болезнь там, где ее нет и не нести ответственности за заболевание, когда она действительно существует, в то время как психологическая предубежденность может снабдить той информацией, которой не в состоянии обеспечить сама патология.
Первый шаг в исправлении астигматизма ортодоксальной медицины и наведение нового фокуса считались бы, по мнению любого врача, проявлением психологической предубежденности. Но такие действия смогли бы разрушить порочный круг как ятрогенных болезней, так и рецидивирующих заболеваний. Более того, они могли бы привести врача к мысли заняться психологией, начиная с анализа своей собственной личности, своих собственных ран с той же преданностью, с которой он обрел свое призвание.
Теория ослабленного заражения, идеи Ясперса и Вайцзеккера о биографической значимости болезни, методы Кларка-Кеннеди, Дюбоса, как и другие глобальные понятия, представляют медицинскую практику в другом, более психологическом свете. Этот свет не столь великолепно сфокусирован, но освещает более широкую область. Он освещает не просто пораженную болезнью, удаленную под светом хирургических ламп часть тела, а человека в кризисной ситуации его болезни. Как это ни парадоксально, врач уже не может избавиться от патологии без психологической предубежденности, которая вовсе не намерена избавляться от этого. Предпочитая рассматривать анализ как лэй-медицину, медицина избегает заключения договора о сотрудничестве с единственной областью, предлагающей ей наилучшие возможности для решения двух наиболее неотложных проблем: значимости болезни и взаимоотношения доктора с пациентом. Если выразить это другими словами, практикующий медик мог бы извлечь пользу, если бы сам стал лэй-специалистом.
Наряду со значением «непрофессиональный» слово «лэй» означает также «открытый». Предубежденность профессиональной установки и жесткая модель медицинского мышления могут быть отброшены для того, чтобы заняться душевными тайнами пациента, подходя к ним с открытой душой. До тех пор, пока медицина не примет вызов анализа и не позволит проникнуть в свое мышление реальности бессознательного и тем самым обогатиться ею, идеи медицины не смогут занять достойное место в нынешнем столетии. Ее развитие будет продолжать оставаться
Глава 10. Диагноз и аналитическая диалектика
Действительно ли диагноз принадлежит к одной из основных задач врача, о чем говорилось во второй главе? Не служит ли он, скорее, более широким целям, таким, как предупредительная мера, лечение, заживление, или важнейшей задаче — поддержанию жизни? На протяжении тысячелетий диагноз был и все еще остается во многих местах не отработанным или просто неверным. Различные медицинские системы по-разному оценивают клинические симптомы. Тем не менее, врачи были и остаются способными лечить и излечивать, восстанавливать и вселять надежду, продлевать жизнь. История медицины показывает, что в прошлом диагнозы были чрезвычайно неадекватными. Но насколько эффективной остается медицинская практика! Такое расхождение между медицинской теорией и практикой можно отчасти отнести к архетипу целителя, как мы уже видели выше.
Диагноз играет вторичную роль в искусстве врачевания, так как медицина — прикладная наука; она возвышается или рушится вместе с методами своего воздействия на пациента. Здесь не может быть чистой науки о диагнозе, о медицинском знании, так как не существует медицины без заболевания и заболевания без пациента. Как и в любой прикладной науке, искусство и методы врача являются главными. Знания врача могут быть менее существенными, чем его действия, особенно его способность к констелляции или структурированию лечения. И снова, может быть, не так важно то, что врач делает, нежели то, что он делает.
Но диагноз все больше и больше продвигается к центру современной медицины. Это явление частично вызвано влиянием на медицину естественных наук, особенно с начала семнадцатого столетия. Значимость диагноза отражает все возрастающую роль знаний в медицине, сверх и вопреки ее искусству и практическому опыту. Научная медицина ищет причины появления клинических симптомов, которые затем, после выяснения этих причин, определяют курс лечения. Корректно поставленный диагноз требует знания, и это знание становится все более сложным, по мере того как ежегодно одиннадцать миллионов страниц медицинского журнального текста добавляется к уже существующей медицинской литературе. Врач обязан отвернуться от пациента и работать в лаборатории для определения его диагноза, так как именно в лаборатории можно систематизировать и уплотнить эти сложные и громадные знания. Клинические симптомы возымели тенденцию превращаться в лабораторные отчеты, то есть, посредством изучения рентгеновских снимков, электрокардиограмм и электроэхограмм, анализов крови и мочи и т. п. практик составляет свой диагноз. То же происходит и с процессом лечения, — врач обращается в лабораторию, изготовляющую вещества, соответствующие диагностическим категориям.
Таким образом, врач превращается в посредника между пациентом и исследователем и, устраняясь от личного участия, насколько это возможно, избегает препятствий, возникающих при передаче точной информации от пациента в лабораторию и правильного рецепта в обратном направлении — из лаборатории пациенту. Диагностические вычислительные машины, предназначенные для улучшения точности диагностирования и предписаний, — логическое последствие научной эволюции в медицине. До тех пор, пока врач пытается приблизиться к точке зрения физика, присваивая себе модель мышления, принятую в сфере естественных наук, он должен держаться как можно «дальше» от пациента, четко определяя «границу» между собой и пациентом. Он должен оставаться объективным наблюдателем процессов, происходящих в организме пациента, и защищать эти процессы от субъективного вмешательства. Следовательно, лучшим является такой врач, который в наименьшей степени вмешивается в ситуацию. Перенося этот вывод на психотерапию, можно сказать, что лучшим аналитиком был бы такой, который в классической манере восседал бы в кресле позади пациента, редко разговаривал и оберегал бы свою личность от пристальных взоров своего подопечного.
Не следуют ли академическая и клиническая психологии тому же самому стереотипу или паттерну? В последние десятилетия были изобретены тысячи диагностических тестов для того чтобы обеспечить практика точными, сродни лабораторным, знаниями. Эти знания предназначены в помощь диагностической классификации и для облегчения выбора методики лечения. Ситуация с тестами похожа на лабораторную ситуацию; участие психолога должно быть сведено к минимуму. Для получения точных знаний психолог должен исключить факторы, возникающие на основе личных симпатий. Может показаться, что знание и понимание — несовместимы. Что касается понимания, с его благожелательным интуитивным вовлечением в отношения с другой личностью, то уровень понимания снижается, так как с научной точки зрения ему нельзя доверять; оценка другой личности стала все больше и больше зависеть от диагностического инструментария. Сможет ли когда-нибудь этот вид знания компенсировать утрату понимания?