Самоубийство по заказу

Незнанский Фридрих Евсеевич

Письмо в кармане, они его хотели, они его получат. Я вышел на Первый лучевой просек. На лавочках было полно народу. Слишком много народу, это плохо. Мальчишка катался на трехколесном велосипеде. Странно, почему-то запоминались совсем ненужные детали. Старая женщина обсасывала палочку эскимо.

Иван Иванович подошел как-то сбоку, я его не заметил, словно он из-за куста вышел. В руке – кейс. Он улыбался. Он протянул мне кейс.

– Можете не считать, Александр Борисович, – сказал он приветливо. – Как в аптеке.

В кейсе

должны были лежать триста тысяч долларов. Плата за то, что «важняк» Турецкий демонстративно уйдет из Генеральной прокуратуры и публично заявит об этом. Сильно надоел он этим Иванам Ивановичам. И он протянул руку, желая получить от меня письмо, в котором я написал свое «отречение», и которое сегодня же будет зачитано по телевидению в «Новостях». Красиво разыграли комбинацию. Он так и сказал, спокойно и даже любезно:

– Письмо.

Я сунул руку за отворот пиджака и увидел его недовольную гримасу.

– Я вас прошу… Тут же наши люди кругом. Оставьте эти шутки, Александр Борисович. Зачем вам это? Что за глупые эмоции? Тем более, теперь?

А я молча вынул пистолет из наплечной кобуры, подержал перед собой и приставил к своему виску. Я не знал, что смерть приходит так тихо. Успел только услышать слабый щелчок бойка, и сразу же надо мной раскололось небо.

А потом, как через вату, услышал пенье райских птиц. Странно они пели, как всполошенные вороны.

И постепенно, все через ту же вату, стал нарастать какой-то треск, переходящий в грохот. И запахло чем-то кислым, напоминающим пороховой дым. И, наконец, я услышал крики. Так орут во время облавы на бомжей, когда «Стой, сучара!» – чуть ли не самое вежливое выражение.

Кажется, я сел. Как-то сфокусировал взгляд и понял, что сижу на утоптанном гравии аллеи. Меня качало из стороны в сторону. И тут я увидел Бога… Сам Господь очень мне знакомой, развалистой походкой, с пистолетом в опущенной руке, приближался ко мне по аллее. И шел он так, будто Спаситель наш только что утихомирил бурю на Генисаретском озере…

Я только потом понял, откуда появилось такое сравнение. Я ж перед тем, как войти в парк, зашел в церковь Вознесения Христа и поставил там свечку на помин собственной души. А потом произнес слова, которые сами пришли мне в голову: «Господи, прости мои вольные и невольные грехи… Впрочем, насчет невольных Ты не обращай внимания, это все – лукавство, в чем и каюсь…» И теперь Спаситель шел мне навстречу в образе… Славки Грязнова.

Он увидел, что я уже вижу его, и закричал:

– Ты чего творишь, засранец?!

Святость момента словно сдуло. А Грязнов все шел по аллее, почему-то прихрамывая и матерясь, судя по движению губ и выражению его лица. Он крепко встряхнул меня и помог встать на ноги.

– Живой?

– Сам не знаю, – ответил ему. И действительно не знал.

– Да вроде целый, – он озабоченно оглядел меня.

А вокруг все продолжало трещать, орать и стонать, главным образом, из-за пышных кустов

цветущей сирени.

– Их тут, как вшей у бомжа, – сказал Славка, и показал мне на извивающегося на земле, лежащего возле опустевшей лавочки Ивана Ивановича. Над ним возвышались двое рослых парней в сбруе ОМОНа. – А этот – господин Арбатовский, адвокат и член. С смысле, член коллегии адвокатов. Срока братве скашивает, тот еще говнюк. Попался, наконец. – А подальше лежали на земле еще двое – явные трупаки. – Слышь, мудила, – Славка снова повернулся ко мне, – как же ты посмел?

– Славка, уйди… – Это все, что я мог сказать.

– Что, стыдно?

– Да, – честно ответил ему я.

– Молодец, прощаю. А стыд, Саня, не дым, глаза не выест. Пошли, серьезный разговор есть.

– Куда? – не понял я, все-таки башка еще варила туго.

– Обратно, старик. В жизнь, твою мать! Вот так бы и дал!..

Он сунул свой, ненужный уже пистолет в карман и поднял с земли мой, которым я так бездарно попытался застрелиться. Зачем-то понюхал ствол.

– Ничего не понимаю, – сказал я.

– Да где тебе! – сердито ответил он.

И тут из-за поворота аллеи выскочил длинный и рыжий Дениска.

– В порядке? – закричал он.

– А то! – ответил Грязнов-старший.

И тут, кажется, до меня дошло… Кого я видел вчера последним?…

– Дениска, это мой пистолет? – я готов был схватить его и хорошенько встряхнуть. Как только что Славка – меня.

– Да ты чего?! – Славка в искреннем изумлении уставился на меня, как на полного идиота.
–

В самом деле, застрелиться, что ли, хотел?! Дениска, объясни этому… – он не сказал все же, кому, – что его «макарыч» у тебя, у него – твой.

Не надо было теперь иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться.

– Илона? – спросил я.

– А к тебе же на другой козе и не подъедешь! – захохотал Славка. – Верно, племяш?

– Твой кадр? – спросил я у Дениски, и тот ответил мне самой наглой из всех ухмылок, которые я когда-нибудь видел:

– А ты ей, между прочим, здорово понравился, дядь Сань. Так что отныне я ничего не могу исключить…

– Что ты имеешь ввиду?! – почти зарычал не него дядька.

– Я – ничего, – Денис, кажется, продолжал наглеть, – это пусть теперь уж они сами решают, в интимной обстановке… введу – не введу…

– Понял, кого воспитали? – возмутился Славка и, показав на трупы и все еще лежащего ничком Ивана Ивановича, отдал распоряжение: – Всех этих – убрать!

У центральных ворот стояла черная «Волга» с маячком. Сзади, выставив ногу наружу, сидел Меркулов. Увидев нас со Славкой, он приставил свой указательный палец к виску и покрутил известным образом, показывая, что он думает по поводу своего «любимого» сотрудника.

– Стыдно? – повторил он Грязнова.

Я кивнул.

– Все! – подвел черту Костя. – Извинился, и поехали дальше. Забыто. Да, Вячеслав?